Была ещё одна женщина, которая обезумела от любви к моему ребёнку. Это Мария Васильевна – младшая дочь прабабушки Анны Михайловны. Фото. Мария Васильевна. ‹http:atheist4.narod.rusvf20.htm›

Получив в детстве тяжёлую травму, она сильно хромала. Калек в деревне замуж не брали, а только здоровых – таков был вековой порядок. Мария Васильевна была старой девой, у неё не было прогулок с любимым под луной, её сердце никогда не замирало от поцелуя, и всю силу чувств, нерастраченных на мужчин, она обрушила на ребёнка. Не задумываясь, она могла бы умереть за него. Мария Васильевна была старше моей мамы на девять лет и нянчила её в детстве, затем нянчила меня, жила всегда с нами и была главной в семье по старшинству, и мама ей подчинялась. Фото. Вот в такие надёжные руки я отдала своё сокровище. ‹http:atheist4.narod.rusvf22.htm›

Ребёнок жил в Заречном у нянек, а я на работу в Кинешму летом справлялась на пароходе, зимой бегала пять километров через Волгу по льду, в распутицу ночевала прямо в больнице. Я работала на полторы ставки. Уходила утром – Вова ещё спал, приходила вечером – уже спал. Виделись только в выходной день, если в этот день не было дежурства. Через четыре года я получила квартиру в Кинешме, и Вова с няней приехали ко мне.

Я отказалась от алиментов ради Лёни, чтобы у него было больше шансов найти себе жену, так как не каждая пойдёт за алиментщика. Мария Васильевна получала пенсию 16 рублей, как инвалид детства. Я должна была содержать троих и продолжала работать на полторы ставки. Кроме этого я стирала, мыла, убирала, ходила в магазин, шила, вязала и ребёнка почти не видела; он постоянно был со своей заботливой няней.

Ребёнок был спокойным, не бегал, не прыгал, никуда не лез, не капризничал, ничего не требовал. Он никогда не говорил слово "дай", потому как он ещё не успевал подумать, что ему нужно, так у него уже всё это было. Он никогда не бросил на пол и не изломал ни одной игрушки, не вцепился в волосы, не тыкал пальцем в глаза, как иногда делают маленькие дети. Такой ребёнок очень устраивал няню, которая с трудом ходила и, естественно, души в нём не чаяла.

У ребёнка были некоторые таланты от природы. Обладая абсолютным музыкальным слухом, сразу же в пять лет, как только бабушка, откладывая 13-ю зарплату, купила пианино, стал подбирать мелодии по слуху безо всяких усилий. Что услышит – сразу же играет. Возьмёт дудочку или детскую гармошку – и из них извлекает мелодию, натянет нитку – и на ней исполнить что-нибудь простенькое. Володя очень быстро научился читать. Как только выучил буквы – сразу же начал читать по слогам, и к шести годам читал уже целыми словами выразительнео, останавливаясь на знаках препинания. Особенно хорошо запоминались стихи.

Он жил по своей программе и был не похож на других детей. Уже в детском саду он получаил звание "дурака ненормального", так как орал и бился в истерике, привлекая внимания равнодушной воспитательницы, не потому, что его обижали, а потому что ребятишки в невинном неведении давили дождевого червяка и отрывали крылья бабочке. "Неадекватная реакция, бунтует по пустякам", – считала воспитательница. Дома Вова объяснял, что если бы он подошёл к воспитателю, попросил её подойти к ребятам и остановить их, то, пока бы он шёл туда и обратно с воспитателем, червя бы уже убили, и поэтому быстрый способ спасти червя – это закричать сразу же.

В садике Вове было скучно. У нас происходили беседы следующего содержания:

– Что сегодня делали в детском саду?

– Катались на санках с горки.

– И ты катался?

– Нет.

– Почему?

– Мне не достались санки.

Сразу же мы покупали санки, и он в выходные катался досыта с горы на своих санках.

– Чем сегодня занимались?

– Катались на качелях.

– И ты катался?

– Нет.

– Почему?

– Мне не досталось.

На другой день мы шли в детский городок, и там Вова катался на качелях.

Когда в детском саду появился металлофон, все дети столпились вокруг и брякали, кто как мог. Вове очень хотелось извлечь музыку из этого удивительного инструмента, ведь он был музыкантом, но его не подпустили и близко. На вопрос, почему ему не доставались игрушки, Володя спокойно и разумно отвечал: "На всех не хватит". Металлофонов в магазинах Кинешмы не было, нам его привезли из Ленинграда.

Ему также не предоставлялась возможность прочитать стихи на праздниках, хотя он знал наизусть все стихи, которые на праздниках с запинкой читали другие дети. В отличие от других родителей я посещала все праздники в детском саду, и всё ждала, когда же мой-то выступит, но не дождалась, а просить об этом воспитателя стеснялась, думая, что та сама догадывалась, для чего я посещаю все праздники.

До сих пор болит сердце, когда в памяти встаёт такая картина. Однажды утром я шла с Володей в детский сад, и он, как всегда, буквально тащил свои ноги, как дряхлый старик. Дети в саду поливали цветы на клумбах. Вдруг, вот счастье, мы увидели свободную, никому ненужную лейку. "Беги скорей, хватай лейку", говорю ему. И тут мой старик преобразился и даже побежал, как настоящий ребёнок вприпрыжку и схватил лейку, собираясь поливать цветы, как и все. Наконец то, ему повезло, лицо его сияло радостью. Но тут раздался низкий, раздельно выговаривающий каждое слово, твёрдый голос воспитательницы: "Это ещё что такое! А ну положи лейку на место!" Он сник, превратился снова в старика и понуро поплёлся на свою лавочку. Тут воспитательница заметила меня и, немного смутившись, сказала: "Я боюсь, что он обольётся, он такой неловкий". Я онемела и могла сказать ей только "здравствуйте", кивнула и пошла домой. Мне стало очень плохо от острой жалости к сыну, но я не осмелилась учить её, во-первых, потому, что с детских лет уважала воспитателей и учителей, привыкла их слушаться, во-вторых, она была старше меня, в третьих, по привычке, выработанной с детства: я ставила себя на место другого и рассматривала ситуацию как бы со стороны. Я представила, как эта воспитательница придёт в мой кабинет и станет давать мне замечания по лечению больных: значит, и я не должна учить её. Сердце болело, я плакала и тут же купила сыну лейку. А Нина Николаевна вскоре скончалась от инсульта в возрасте 39 лет. Я не жалела о ней нисколько.

Подобная ситуация повторялась и в школе. На уроках труда Володя не успевал выполнить задание, так как всегда последним получал заготовку. На моё возмущение таким порядком он философски замечал:

– Но ведь кто-то же должен быть последним.

Я снова возмущалась:

– Но почему именно ты бываешь всегда последним? Это несправедливо.

Он мне отвечал:

– А что, разве мне надо расталкивать их?

Мне, как и ему, это казалось также неприемлемым. Лучше быть последним, лучше уступать, чем драться.

В детском саду он ничего не делал. Когда я приходила за ним, то всегда видела одну и ту же картину: по участку бегали дети, кричали и смеялись, а Володя уныло сидел на лавочке, ожидая, когда его заберут домой. Няня сжалилась и стала забирать его домой до обеда. Няня считала, что самая вкусная, а значит, и полезная пища – это сладкая и мучная. Когда она приходила в детский сад за Вовой к обеду и видела, что он сидит около полных тарелок и не ест (так как привык, чтобы его кормили), она забирала его до обеда и давала ему по дороге пряники, вафли, конфеты. От такой пищи Володя жирел и становился ещё неподвижнее.

Из самых лучших побуждений няня дала Володе две формулы жизни: "было бы тебе хорошо" и "ты у нас лучше всех". Они повторялись изо дня в день и стали его путеводной звездой. Против утверждения "ты у нас лучше всех" я бы не стала возражать, если бы няня добавляла к ней пояснения: "ты у нас лучше всех детей слышишь ноты и играешь на пианино", "ты лучше всех твоих сверстников умеешь читать". Это было правдой. Я была бы очень довольна, если бы к похвале было добавлено: "Как бы было хорошо, если бы ты умел делать то, что делают другие, и не быть хуже их". Я не вижу плохого и в том, чтобы человеку было хорошо – к этому и надо стремиться, но к формуле жизни "было бы тебе хорошо" следовало добавить главное и сделать на этом ударение: "… но чтобы от твоего хорошо не стало бы кому-то плохо, то есть наслаждаясь, думай и о других, наслаждайся за свой счёт".