Вероятно, и в случае с Димкой произошло то же самое. Все его письма они изорвали, а ему написали как бы от моего имени, что он больше мне не нужен. Возможно, для большей достоверности они подговорили кого-то оболгать ему меня, как оболгали Сашку, и Димка поверил.

Версия вторая. Всё-таки мы были немного неподходящими друг для друга людьми. Иногда, когда Димка обнимал меня, сквозь одежду я чувствовала некоторые выступающие части его тела. Я не придавала этому значения, хотя мне это не нравилось: он мальчик – потому и топорщится от поцелуев. У меня же не было того, что могло топорщиться. Мне даже бюстгальтер ещё не было на что одеть. Судя по Димкиной внешности, он, вероятно, не был русским: черноволосый, черноглазый, с жёсткой щетиной на лице. У него было более ранее половое созревание. Он понимал, что от меня ему ничего не отколется, и, если не сознательно, то, конечно, подсознательно, он желал других отношений. Вот и оборвалась тропинка у обрыва.

6. О любви. Славик

Любовь – как наркотик. Получив первую дозу и узнав, как это хорошо, желаешь повторить. Если первая любовь пришла сама, как бы упала на меня внезапно с неба, то вторая была для меня сознательным воплощением моего сильного желания. Надо было спешить.

"Не шути с любовью и, балуя, от живого чувства не беги.

Береги девчонка поцелуи, но смотри, не перебереги.

А не то, с ноги проснувшись левой, щуря потускневшие зрачки, ты проснёшься нудной старой девой, полной злобы к людям и тоски".

Но кого любить?

"Уж лучше голодать, чем что попало есть, и лучше быть одной, чем вместе с кем попало".

Зачем тратить огонь души на недостойных? Мой избранник должен быть лучшим среди ребят, особенным, неповторимым. В мед. институте было поровну юношей и девушек. Если девушек без трудового стажа принимали в институт, когда они набирали десять баллов из десяти, то ребят без стажа и после армии брали и с тройками. Поэтому те, кто не могли поступить в технический вуз, самые тупые, шли в медицинский – такие были мне неинтересны. Конечно, встречались и очень умные и развитые студенты, однако, внешность в то время имела для меня очень большое значение. Как можно влюбиться даже в самого умного, если зубы у него прокуренные, редкие и жёлтые, на голове намечается плешь, а из под манжетов выглядывают покрытые густым чёрным волосом руки? Никогда! Даже страшно. "

Один не тот, потом другой не тот, оглянешься, а сердце уж остыло.

Когда ж в дали единственный мелькнёт, его окликнуть уж не хватит силы".

Очень умные парни учились в энергоинституте, и девушки стремились выйти за них замуж. Это было удобно, так как в этом случае они получали направление по месту работы мужа, то есть в город, а не в село. Но у меня не было никаких шансов. С ними надо было знакомиться где-то на вечерах, на танцах, но кто же подойдёт ко мне, к закомплексованному очкарику? Это ведь обо мне была песня: "А у нас во дворе", переделанная студентами на свой лад:

"Я гляжу ей вслед, ничего в ней нет, руки – ничего, ноги – ничего, головы в ней нет – ничего в ней нет".

Я не стала ждать милости от природы, и стала активным звеном в любви: сама любила, сама увлекала, сама разлюбляла.

Что может быть лучше и прекраснее любви? Когда любишь, то счастлива, и жизнь наполняется смыслом, но именно тогда, когда любишь сама, а не тогда, когда тебя любят. Хуже демьяновой ухи, когда к тебе лезут с назойливой любовью, а тебе это совсем не нужно. Тяжело и тогда, когда тебя любят искренне и благородно, а ты не можешь ответить тем же, и чувствуешь себя должником. Ведь сердцу не прикажешь, и ты только можешь сострадать любящему тебя.

Сострадать – от слова "страдание", но какая же радость может быть в страданиях? Ты сострадаешь нищему, и подаёшь ему милостыню потому, что не можешь не подать, так как необходимо уменьшить собственное чувство дискомфорта при виде чужого несчастья, и оно уменьшается, когда уменьшаются страдания нищего. Видеть нищего неприятно, хочется, чтобы нищие не существовали. Сострадание – жалкая тень любви. Отвечать взаимностью тем, к кому душа не лежит – всё равно, что подавать милостыню нищему. Это унижает любовь. Я никогда не подавала милостыню в качестве любви.

Я училась на третьем курсе. Мне было 19 лет, когда я заметила Славика, тоже студента третьего курса из параллельной группы. Я видела его уже третий год, но в тот день он был с очень красивой девушкой. Оба высокие, стройные, красивые и счастливые шли по улице, взявшись за руки. Самая чёрная зависть пронзила меня, и из глаз посыпались искры. У меня всегда была повышенная самовнушаемость, и развитое воображение, и я, собирая отдельные факты, всерьёз считала, что у меня дурной глаз, так как с теми, на кого я плохо поглядела, случались несчастья. Например, распадались пары. Вероятно, я фиксировала только те факты, когда это случалось, и забывала, когда не случалось. Когда меня обидят, я часто ощущала, что независимо от моей воли, тем более, от разума, так как происходило это молниеносно, возникали вспышки внутри, как толчок мгновенный и сильный. Я бы назвала это мгновенной яростью, которая выходила из меня через глаза, блеснув как молния, не оставляя следа. Это иногда происходило и без обиды, просто так, и вызывало удивление. Я стала бояться, не приношу ли я этим вред людям, так как слышала о сглазе и порче. Я стала работать над собой, чтобы научиться управлять этими стихийными явлениями, как в детстве научилась управлять снами и просыпаться по собственному желанию. Когда из глаз вдруг что-то вылетало, я зажмуривала глаза и мысленно говорила: "Простите, я не хотела, я не нарочно, я беру это назад". Потом все эти явления прошли бесследно.

Но в тот момент, как их увидела, я не стала просить прощения. Зависть возникла внезапно, непроизвольно, и породила не любовь, а агрессивное желание отнять чужое: пусть он любит меня, а не её. А дальше был настоящий разбой. Используя тысячи уловок, данных инстинктом, я ежедневно, кропотливо, как паук, плела невидимую паутину обольщения на лекциях, на практических занятиях, в столовой, на улице, всегда и везде. Я сконцентрировала всю свою энергию желания в пучок, и в виде луча, подобного лазеру, направила на единственный желанный объект. Лазер камни режет, а я внедрилась в его сознание и разместилась там, как у себя дома, занимая всё свободное пространство. Письмо Славика от 7.06.65 ‹http:atheist4.narod.rusvf08.htm›

Мне, оказывается, только это и надо было – быть творцом счастья. Не было в помине зависти и агрессии, в душе звучала музыка Моцарта ‹http:atheist4.narod.rusvturkish.htm›. Я любила и писала об этом своему Славику. Я была счастлива.

"Сердце, тебе не хочется покоя.

Сердце! Как хорошо на свете жить!

Сердце, как хорошо что ты такое!

Спасибо сердце, что ты умеешь так любить!"

Не было и никогда не будет в будущем (так и случилось) у меня стольких беспредельно счастливых дней. Секса не было. "А что же было то?" – спросит современная девушка, потерявшая девственность (честь) в 13 лет. Если спросит, то я не смогу ответить ей убедительно, и исповедь моя покажется ей фарсом, потому что счастье тех дней нельзя пощупать руками, увидеть глазами, нельзя рассказать о нём, перечисляя через запятую множество событий тех дней. Например, я нравилась его родителям, младшая сестрёнка его не отходила от меня. Наконец, мой избранник нравился моей маме, и конфликтов не было. Мы бродили полям, очарованные голубым сиянием Луны и звёздами. В колхозе на картошке объедались черникой, а затем раскрашивали ею друг у друга лица. Пытались верхом кататься на лошадях, ездили на велосипедах и целовались на большой скорости. Вспоминается, как отмечали моё двадцатилетие в ресторане: играла музыка, сёстры Пинац исполняли на японском языке песню о любви "У моря, у синего моря". Я сказала Славику, что эта песня обо мне, там были слова: "Плывите дельфины в чужие моря, расскажите как счастлива я". Мы танцевали, ели медведя, запивали шампанским, и заказали столько всего, что не только не съели, но и стипендии не хватило, чтобы расплатиться.