Во всем, что не относится прямо к личности автора, статья Марины Цветаевой «Поэт о критике» заслуживает не только отзыва, но и ответных статей. В ней много интереснейших и чудесно высказанных мыслей и много несомненнейших нелепостей, вызванных, прежде всего, общим, всем поэтам свойственным, преувеличением роли поэзии (стихотворческой) в литературе. Поэт воспрещает не поэту быть своим критиком; но, не будучи ни критиком, ни прозаиком, он и в мыслях не допускает отсутствия у него права быть критиком прозаика и критика. Как аксиома признается, что поэзия выше прозы и выше искусства критики, хотя это нужно доказать, причем, первое, по-моему, не только не доказуемо, а просто вздор и недоразумение; и очень печальное недоразумение, наплодившее нам тысячи недурных и никчемных версификаторов, не способных грамотно и литературно написать письмо к приятелю. Мысль не новая, если вспомнить слова Л.Толстого о «связывании себе ног». Но для спора по существу здесь не место.
Чтобы покончить с дядей и тетей, заполнившими собой и личными своими делами журнал молодых благонамеренных, упомянем еще о соучастии в их деле их талантливого двоюродного племянника Д.Святополк-Мирского, бескорыстно служащего их делу. Его статья «О консерватизме», написанная в неприятной форме диалога, как всегда интересна и достаточно парадоксальна. <…>
В библиографическом отделе имеются два отзыва о книгах Д.Святополк-Мирского (один — ремизовский)[361] и цитаты из Д.Святополк-Мирского о Ремизове. В статье своей Святополк-Мирский отводит милые строки Цветаевой, которая, в своей статье, очень хорошо говорит о Святополк-Мирском.[362] Все это чудесно и очень похвально, но невольно является мысль:
— Да уж подлинно ли это «Благонамеренный»? Не есть ли это анонсированный нам газетами и недавним неудачным «вечером» новый журнал «Версты»![363] <…>
Следуя указанию Марины Цветаевой, пропускаю без критической оценки помещенные в журнале стихи («Испытание» Давида Кнута,[364] «Соррентийские фотографии» Вл. Ходасевича, «Старинное благоговение» Марины Цветаевой, «Сжигальщикам» Шаховского). Впрочем, два слова о Шаховском (не о достоинстве его поэзии, а о теме ее) сказать и мы вправе. Зараза Марины Цветаевой сказывается: Шаховской тоже на кого-то обиделся и стихи свои посвятил своим «сжигальщикам», т. е. критикам:
Кн. Д.А.Шаховской два года тому назад издал книжку стихов «Песни без слов», оцененную критикой значительно, по-моему, ниже, чем эта книжка заслуживала.[365] <…>
Внешность журнала превосходна, только стало больше опечаток. Общее же о нем заключение приходится выразить словами: подождем еще! Когда в нем будет отводиться меньше места провинциальной прозе и игре дешевых самолюбий — мы подойдем к нему с большим почтением и большей серьезностью.
Антон Крайний
Было бы странно, если б на теле нашей эмиграции, при длящемся существовании в России очага заразы, не появлялось, время от времени, подозрительных пятен. Но не следует относиться к ним с беспечностью. Здоровое ядро эмиграции тем скорее избавится от того или другого нежелательного явления, чем прямее мы будем на него указывать и внимательнее его исследовать. Даже самыми ничтожными с виду и теми не надо пренебрегать.
Все современные разлагающие течения, в каком бы слое эмиграции они ни зарождались, все группы людей известного уклона и даже одиночки — начинают с того, что выкидывают флаг «патриотизма». Выкинутый искренно, эмоционально, или в силу посторонних соображений, — этот флаг всегда защита и, одновременно, соблазн. Соблазн: не звучит ли теперь для всякого имя России, как имя возлюбленной? А защита: не достойны ли самого осторожного, уважительного, обращения люди, которыми движут «патриотические чувства»?
Что скрывать: ведь все мы, без различия левизны и правизны, очень стали бояться, как бы нас не заподозрили в недостаточной «любви к России». Если кто и думает, что СССР еще не Россия, что, не взирая на «трех праведников», в этой стране находящихся, он, по многим причинам, ее не хочет… — да не всякий это скажет. Напротив, сделалось принято вдруг выскочить со своей «подоплекой», с чувствами к «Родине», до ее цветочков и ручеечков, до… почти готовности забыть, что она СССР (кстати, эти цветочки, ручеечки, березки — возлюблены одинаково и левыми, и правыми).
В защитный цвет «патриотизма» окрашено было и недавнее течение «возвращенства».[366] Много потратили на него слов, долго катали его, перевертывая осторожно то на одну, то на другую сторону, пока «малые сии» соблазнялись именем Прекрасной Дамы… Но как хорошо, что течение выбилось наружу: побурлило — и на глазах у всех, естественно, стало сохнуть. Солнечный свет имеет силу обеззараживающую.
Но есть такие же, подобные же, течения, — лишь более ядовитые, потому что еще не всем приметные. На поверхность они выбиваются пока тонкими струйками.
И особенно обманчивы струйки, зажурчавшие в прекрасном саду «искусства». Политики привыкли смотреть на этот сад и на «играющих в нем детей» — как вообще на эстетику — с полууважительным, полуснисходительным равнодушием. Чем дитя ни тешится — кому какое дело? Старые эти привычки пора бы, однако, бросить. Пора бы понять, что эмиграция, в известном смысле, есть цельность, и в какой бы из ее областей ни появлялись знаки разложения — это имеет одинаковую важность.
Разлагателями-эстетами я и намерен заняться.
Конечно, и над эстетической пешехоновщиной[367] развевается знамя «патриотизма». Но, по сравнению с «просто пешехоновцами», эстеты ограждены гораздо лучше.
У них есть и вторая защита — сама эстетика, искусство, т. е. область, куда обыкновенным людям, со своим человеческим судом, нечего соваться. Искусство, поэзия, красота — сияние этих жупелов так ослепляюще, что эстеты не стесняются, действуют безбоязненно.
С пешехоновцами, возвращенцами и другими «слоняющимися»[368] — все-таки мог быть разговор: обиходные слова, например, свобода, власть, честь, труд, — они понимали, сами их употребляли… Даже слово «политика» они понимали, хотя и в крайне узком, допотопном, виде. Признавали, что идут на «компромиссы», но до известного предела. Другой вопрос, чего все это стоило и как с этим распорядилась реальная действительность.
С эстето-разложенцами говорить нельзя. Можно только говорить о них, показывать их другим в настоящем их виде, без дымовой завесы «святого искусства». Эта завеса особенно удобна и для обыкновенного человеческого нигилизма: прикрывает его и в то же время как бы оправдывает. А без нигилизма — природного или приобретенного, в большой мере или малой — не обходится никакое сменовеховство.[369]
Чтобы перейти к наглядности, конкретности, — возьмем хотя бы эмигрантский журнал «Благонамеренный». Явление само по себе ничтожное, но в нем, как в дождевой капле, отразилось эстето-сменовеховское движение со всеми его характерными особенностями. Благодаря ядру, конечно: группе «эстетов», держащих определенный курс на СССР.
361
См. предыдущий комментарий. Отзыв А.Ремизова касается книги «Житие протопопа Аввакума, им самим написанное», вышедшей на английском языке (Лондон,1924) с предисловием Д.Святополк-Мирского.
362
В статье «О консерватизме» Святополк-Мирский писал: «Не мы нужны поэтам, а они нам. Я допускаю, что многими Пастернак и Марина Цветаева не сразу воспринимаются, но ведь мне надо сделать усилие и для того, чтобы попасть из дома в Британский музей. Однако Музей мне нужен, а не я ему, и поэтому я иду в него, а не жду, пока он ко мне прикотится» (Благонамеренный. 1926. № 2. С. 92). В своей статье «Поэт о критике» Цветаева писала о Святополк-Мирском: «Резкое и радостное исключение — суждение о поэтах не по политическому признаку (отсюда — тьма!) — Кн. Д. Святополк-Мирский» (СС. Т. 5. С. 292).
363
Вечер редакции «Верст» состоялся 5 апреля 1926 г. в помещении Союза молодых поэтов и писателей. Святополк-Мирский прочел свой доклад «Культура смерти в русской предреволюционной литературе», который вызвал горячие споры.
364
Кнут Дувид (наст. имя — Фиксман Давид Миронович; 1900–1955) — поэт, прозаик. Был близок к Ходасевичу и его литературному окружению.
365
Д.Шаховской. «Песни без слов» (Брюссель: Изд-во русских писателей в Бельгии, 1924). В своем обзоре русской поэзии за границей в 1924 году К.Мочульский отметил: «„Песни без слов“ — не романсы, не Верлен, не „поэзия есть музыка“. В них — усилие рассказать, в них — радость, доверчивая и беспомощная. Каждое стихотворение — неудача неизбежная…» (Временник Общества друзей русской книги. Париж, 1925. № 1. С. 66).
366
Первой волной считалось «сменовеховство», второй — «пешехоновщина». См. комментарий ниже.
367
Пешехонов Алексей Васильевич (1867–1933) — статистик, публицист, политический деятель. В 1923 г. был выслан за границу, где вскоре стал инициатором идеи «возвращенства». В 20-е гг. на страницах печатных органов он призывал эмигрантов вернуться на родину, в Россию (см., например, статью «Родина и эмиграция» // Воля России. 1925. № 7–11).
368
Очевидно, речь идет еще об одном идейно-политическом и общественном движении — евразийстве (1920–30-е гг.). Инициаторы движения, П.Н.Савицкий, П.П.Сувчинский, кн. Н.С.Трубецкой и Г.В.Флоровский, заявили о себе, выпустив сборник «Исход к Востоку. Предчувствия и свершения. Утверждение евразийцев» (София, 1921). Единомышленником движения являлся критик Д.П.Святополк-Мирский. Основное положение взглядов евразийцев состояло в следующем: Россия провозглашалась страной, органически соединившей в себе элементы восточной и западной культур, при этом русские люди «не суть не европейцы, не азиаты».
За годы своего существования евразийцами были выпущены сборники «На путях» (1922), «Евразийский временник» (1923, 1925, 1927), «Евразийский сборник» (1929), «Тридцатые годы» (1931). В середине 30-х гг. движение распалось.
369
Сменовеховство — движение, возникшее в начале 1920-х гг. в среде русской зарубежной либерально настроенной интеллигенции. Программным документом движения стал сборник «Смена вех» (Прага, 1921). Их идеи пропагандировались на страницах одноименного журнала (Прага, 1921–22) и газ. «Накануне» (Берлин, 1922–24). Свои задачи сменовеховцы видели в просвещении народных масс, в активном сотрудничестве с новой властью, в способности участвовать в экономическом восстановлении России. Они провозглашали мирный путь преобразований в России как могучего государства с нормальным течением экономического и духовного развития.