Про Веньку Адама я мало что определенного слышал. Состоявшимся фактом было то, что Адама безоговорочно уважали Бек с Саней Башем.

Ходили среди центровских разговоры и про братьев Памазяровых.

Братья прославились стычкой с пушкинскими. Пушкинские облили их серной кислотой, в ответ Памазяровы устроили за ними погоню со стрельбой из обрезов.

Алик Азербайджанец действительно был у нас дома. Родители ушли в гости и Доктор привел Азербайджанца. Гость, не спеша, снял пальто, повесил на вешалку и перед нами предстал квадратный, с длинными бакенбардами Алик Азербайджанец. Доктор поставил на плиту чайник, водрузил на стол бутылку рымникского.

Алик прост и естественен. Посмотрел на бутылку и сказал:

– Сегодня в "Вишневом саду" пил пиво.

– Любишь пиво? – спросил Доктор.

– О, я большой болельщик пива.

– Как с учебой?

– Очень прекрасно. Один экзамен остался.

Алик учился в сельскохозяйственом институте, был членом профсоюзного комитета. Поспевал всюду и сейчас пил вино аккуратными глотками, не курил.

Время позднее. Азербайджанец засобирался. Доктор предложил вызвать такси. Алик отказался.

– Пройдусь пешком.

– Тебе далеко добираться.

– Ничего. Если устану…- Алик застегивал пальто. – Таксисты меня по походке узнают… Без денег подвозят.

Батимка существо хрупкое и отчаянное. Не то, что ее брат Кенжик.

Этот по характеру бука и увалень. Сегодня Батимка прибежала радужная

– Бека! Привет! Передай училке: Була заболел.

Без Кенжика скучно. Я заметил: он не обращает внимания на девчонок. Кажется, даже и на девчонку из цековского двора. Тут я перегнул. 2-85 не замечать мог только слепой. Наверное, Кенжик, так же как и я, никому не раскрывал, что творилось у него внутри. О том, что кто-то, где-то, с кем-то ходит, мы сплетничали. Но ни о чем таком, способном обнаружить лично собственный интерес, симпатию – никогда.

С ним интересно. Очень наблюдательный мальчик. В его семье выписывали журнал "Советский экран". Было это зимой. Как раз на экраны вышел фильм "Хоккеисты".

Я спросил у Кенжика о чем написали в журнале про "Хоккеистов".

– Плохо написали. – Кенжик закряхтел – Ерунда какая-то.

– Какая ерунда?

– Ну… там, в общем… Помнишь эпизод, когда Леждей проснулась утром, а ее Шалевич в губы целует?

– Помню. И что там такого?

– Как что там такого? По утрам изо рта знаешь, как воняет?

Сначала надо зубы почистить и горло прополоскать.

Девчонка номер 2-85. Я по прежнему много думал о ней.

Представления, какие я разыгрывал в первом классе у фикуса в квартире Какимжановых, сменились простейшими желаниями оказаться вместе с ней где-нибудь в дальнем походе. Я воображал как мы будем ходить по горам. Спустится вечер, будет гореть костер и она скажет.

Что скажет? Не знаю…

Что она красива – понятно. 2-85 была самой красивой девчонкой из всех девчонок, родившихся в 1951 году в Советском Союзе. Но все это было ничего в сравнении с мечтами, какие рождали ее серые, завораживающие глаза. Когда я встречался с ней взглядом, то неясно чувствовал, что где-то есть какая-то другая жизнь. Жизнь бесконечно далекая и прекрасная, как она сама 2-85, заслужить которую было бы самой немыслимой радостью из всех радостей на свете.

"Новый год – порядки новые" – любил повторять Шеф.

Студенты ввалились гурьбой. Папа отдыхал в Трускавце. Надзирала за молодежью мама.

Доктор знакомил матушку с ребятами. На минутку зашла тетя Шафира.

Доктор прицепился к ней: "Мурат где? Можно позвать его встречать с нами Новый год?".

– Ой, что ты! Для вашей компании Мурат слишком взрослый.- тетя

Шафира похлопала по плечу Доктора и ушла.

Вновь открылась дверь и Доктор взвился вьюном. Пришла Галя. Она с улыбкой слушала мамину установку.

– Галошка. Айналайын, байха…Я бол.

За полчаса до двенадцати студентки бросились звонить.

…Я заглянул в детскую. Никого. Студенты танцевали в столовой.В детской столы вытянуты буквой "Т". Водка, вино. Не долго раздумывая, я взял бутылку портвейна. Наполнил рюмку и залпом выпил. Как на вкус? Не лимонад. К этому надо привыкнуть.

Вышел в коридор. Скоро должен подойти кайф. На кухне возилась мама. Впорхнула искрящейся снежинкой Галя. Следом – Доктор. Матушка по новой взялась за свое.

– Галошка, следи за ними… Посуда дорогая. Хорошим вещам они цену не знают. Говорила ему, поставь простую… – она метнула в

Доктора сердитый взгляд. – А он: не бзди, не бзди…

Если хоть одну тарелку разобьют, я…

Галя прикрыла ладонью лицо.

– Тетя Шаку не волнуйтесь… Я внимательно слежу.

Сколько прошло? Минут пять-десять. Никакого кайфа и в помине не было. Одной рюмки мало. Точно мало. В детской все еще было пусто. Я по новой налил из той же бутылки в рюмку. На этот раз кайф от меня никуда не денется.

Я ждал, но кайф ко мне не приходил. Выпить еще? Пожалуй, не следует. Но пока не поздно надо что-то делать. Новый год все-таки.

В детскую заглянул студент. Поочему он один? Все равно пора.

Деваться некуда и я начал изображать.

Закрыл глаза и рухнул под стол.

Посуда осталась цела. Через два дня Доктор вернулся из института злой и закладывал меня маме.

– Валерка видел, как Бек валялся под столом. – Зыркнул гневно на меня и добавил. – Зверь! В лоб хочешь получить?!

Студенты оставили проигрыватель с пластинками. Доктор не спешил отнести музыку в общежитие.

Шеф с Джоном крутили пластинки.

Шеф говорил: "Мне нравится вот эта". И ставил "Я люблю тебя, жизнь".

Марк Бернес пел: "…Все опять повторится сначала". Эх, Бернес,

Бернес… Когда Ситка впервые увидел его по телевизору, то сказал:

"Жидобольшевик!".

Шеф хохотал полчаса.

Мне тоже нравилась "Я люблю тебя, жизнь". Но не так сильно, как та, которую безостановочно крутил Джон.

В полях, за Вислой сонной,

Лежат в земле сырой,

Сережка с Малой Бронной,

И Витька с Моховой.

"Девчонки, их подруги – все замужем давно…". Мне становилось безнадежно грустно, когда доходило до слов

Свет лампы воспаленной

Пылает над Москвой,

В окне на Малой Бронной,

В окне на Моховой:

Одни в пустой квартире

Их матери не спят.

"Свет лампы воспаленной…". Только начался 61-й год и я вновь видел Москву на рассвете. Я видел окна, где горел воспаленный, желтый свет.

Глава 4

Часов в девять вечера папа как обычно слушал новости. Выключил радио и произнес: "Ташенева освободили…". Прибежала с кухни мама:

"Что?"

– Только что передали указ Президиума Верховного Совета…

Родители молчали. И тут я подумал: "А что если бы Ташенева сняли двумя месяцами раньше? Получили бы мы тогда квартиру?". Я вспомнил, что сказал отец в день переезда.

Спустя неделю случилась еще одна неожиданность. Пришел из школы, а в столовой милиционер разговаривает с матушкой.

– Соседи с четвертого этажа могли взять? – спросил мильтон.

– Конечно могли… Кто кроме них…

Мама держала на балконе чернобурку. Об этом попросила ее тетя

Шафира. Вчера лиса с балкона исчезла, матушка побежала к тете

Шафире: "Ой бай, украли ".

Кроме соседей с четвертого этажа подозревать некого. У них, как и у нас, по два спаренных балкона. Чернобурку было легко, наискось с противоположного по диагонали балкона четвертого этажа зацепить любой палкой.

Дядя Урайхан прислал милицию.

Кроме мамы допросили Ситку и Доктора. Остальные домашние оперативников не интересовали.

Через день мама сидела на кухне притихшая. Версия с соседями бездарно провалилась. Доктора вызвали в райотдел и он раскололся.

Никакие там ни соседи, а именно брат стибрил лису. Стибрил, продал, промотал.

Тетя Шафира успоркаивала матушку:

– Ничего, ничего, женгей. С кем не бывает.

Мне было жалко Доктора. Шеф ехидно вспоминал, как Доктор с матушкой в поисках чернобурки ворошил балкон. Волновался я и за то, как бы кража и последующее разоблачение не доконали брата. По началу так вроде и было. Доктор ни с кем не разговаривал, валялся на койке лицом к стене.