Зловоние, апатия, ломота, тяжесть в голове и страх постепенно сплыли сами собой. Хафизов при всем желании не мог вспомнить, где кончилась тоскливая серость депрессии и началась ясная, яркая, свежая жизнь в полном сознании. Он помнил все свои доводы против жизни, сложившиеся бесконечной ночью Вонючей Депрессии, когда лежал и прислушивался то к немеющим ногам, то к отнимающейся левой руке, то к сердцу, забывающему сделать очередной удар, как только забываешь сделать очередной вдох. Тогда он думал: почему ты должен быть как-то по-особенному вечен, более вечен, например, чем собака или муха, обладающие точно таким же содержанием жизни, равным для всех, как скорость света, вне зависимости от того, Платон ты или червяк? Видел вчера раздавленную кошку? Это ты.

Теперь, возвращаясь домой после пробежки в парке, он перебирал в уме эти доводы и по-прежнему не имел против них возражений. Но теперь, когда он вдыхал аромат черемухи и сена, и слушал мерное и широкое как прибой шипение вольной листвы, и видел чистое сияние алмазных солнышек росы на траве, и наслаждался упругим ходом своего здорового тела, и ясностью ума, и остротой зрения, самого вопроса не было. Теперь он знал, как дважды два, что его жизнь не может иметь меньшего смысла, чем эти деревья, или небо, или воздух и блеск, как не может одна утка иметь значение птицы, а другая – значение тригонометрии. Без всяких доказательств было ясно, что все это вечно, кстати, и Платон с червяком тоже. И когда Хафизов пытался разобраться, в чем разница между двумя аксиомами, между подвалом и поляной, недосознанием и сверхсознанием, между физиологической машиной и ангелом, между тяжелой, глухой бессмыслицей и легким, звонким смыслом, выходило, что вся разница – в нем. Вполне реально, как боль или её отсутствие, с утра мир может быть полным смысла вечным раем, а к вечеру превратиться в тупой вечный ад.

У этой нехитрой философии было одно достоинство: каждое утро

Хафизов вдыхал её на лесной поляне и каждую ночь выдыхал в тесном подвале сна. Она была не глупее и не умнее, чем дыхание.