Вскоре на галерее появился Домшик.

Протягивая Броучеку руку, он сказал сердечно: — Хорошо поспал? Наша старая служанка Кедрута, не знавшая о твоем прибытии, прибежала в дом вне себя от страха: мол, какой-то варвар выкрикивал ей с галереи странные слова. Что тебе угодно?

— Я хотел бы умыться.

— Я тотчас пришлю тебе коноб с водой; а рукотерть висит на верее в коморке. Если желаешь, пришлю тебе и гребень или чесало…

— Че-са-ло? Для чего?

— Для головы.

— Чесало для головы!

Пан Броучек молитвенно сложил руки в возвел очи горе.

Ему страстно хотелось еще что-нибудь крикнуть, но он сдержался и только сказал сухо: — Благодарю. Кроме воды, я ни в чем не нуждаюсь.

Хозяин вышел, а гость, возвращаясь в свою спальню, несколько раз повторил: — Чесало для головы!

Из карманчика своего жилета, лежавшего на лавке, он извлек элегантную щеточку для волос с расчесочкой и зеркальцем и, глядя на них почти с нежностью, прошептал: — Золотое мое девятнадцатое столетье! Не будь со мной этих вещиц, мне пришлось бы причесываться помелом! Правда, он сказал, что есть и гребень. Представляю себе — наверное, не гребень, а скребница для коня, и скребется ею небось весь дом.

Вынув из своих карманов остальные мелочи, в частности часы с цепочкой, бумажник, ножик, ключ от квартиры, коробок с остатками спичек и наполовину выкуренную «короткую» сигару (пан домовладелец — впрочем, отнюдь не заядлый курильщик — в знак протеста против недавнего повышения цен на сигары перешел с «порто-рико» на «короткие»), он выложил все это на подоконнике.

Он еще рассматривал содержимое своих карманов, когда в коморку вошла Кедрута, неся в худых, жилистых руках большой бесформенный жестяной таз с водой.

Она вступила опасливо, словно тень, и, волоча ноги, пошла через комнату, робко поглядывая из-под морщинистого, смешно повязанного лба в сторону окна, где стоял пан Броучек, и костлявые руки ее так дрожали, что вода выплескивалась через край. Опа поставила таз на сундук и так же крадучись пошла обратно к дверям, то и дело испуганно оглядываясь на пана домовладельца, будто опасаясь, что тот вдруг прыгнет на нее сзади. Но и он искоса следил за движениями странного существа, пока горбунья не скрылась за дверьми, после чего отвел душу, воскликнув: — Вот страшилище!

Подойдя к тазу, он увидел, что старуха положила около него с одной стороны кусок простого серого мыла, а с другой-с какую-то прямоугольную жестяную пластинку, — Черт, что б это могло быть? — недоумевал он, вертя странный предмет в руках. — Может, чесало для языка?

Наконец он заметил, что одна сторона пластинки гладко отполирована и в ней смутно отражается его удивленное лицо.

Он приложил указательный палец к носу и насмешливо присвистнул: — Поди ж ты, да ведь это зеркало! Древнечешское трюмо! Вот уж что верно, то верно: где нам до гуситской элегантности и блеска! Мыло тоже больше подходит для мытья полов, а не человеку для умывания.

Но когда он все-таки умылся и причесался, пользуясь своими современными вещицами, к нему вернулось прежнее благодушное настроение.

Теперь настала пора утренней сигары. Он зажег остаток «короткой» и спокойно выпускал голубые облачка благовонного дыма — если для этого сорта подходят привычные эпитеты.

При этом он не спеша надел желтый кафтанчик, однако что делать с остальными элементами средневекового костюма, никак не мог догадаться, поэтому решил сначала обуться. Тут снова обнаружилась зияющая рана на левом ботинке. Хотя у него еще не было случая познакомиться со средневековой обувью, он испытывал к ней непреодолимую антипатию — в чем, возможно, есть доля вины книги о средневековой инквизиции с ее несколько неудобными «испанскими сапогами», оставившими в душе папа Броучека глубокий след, — и потому решил, что лучше всего послать пострадавшую штиблету сапожнику, чтобы тот наскоро пришил подметку.

Он отворил дверь и позвал: — Кекрута!

Через, минуту в дверь осторожно просунулось сморщенное старухино лицо и верхняя половина сгорбленного туловища, причем как раз в тот момент, когда пан Броучек, держа обеими руками разорванный ботинок, с горящей сигарой в уголку рта, выпускал в прокуренное помещение новое облако дыма.

Старуха выпучила глаза и какое-то время смотрела на него остолбенев, с выражением величайшего ужаса на лице; потом вдруг подняла костлявую руку и начертила в воздухе крест, а затем с воплем бросилась вон, хлопнув дверью.

— Вот глупая бабка! — рассердился пан Броучек. — Удрала у меня из-под носу, будто за ней гонятся. Уж не боится ли меня это чучело? Если бы ее кто испугался, было бы понятно, но меня — меня!.. Неслы, ханное дело!. Дура! Открещивается от меня, как от нечистой силы… Наверняка не в своем уме. Теперь ищи Янека по всему дому или жди, пока он сам изволит сюда пожаловать — посмотреть на гостя.

Он раздраженно отложил сигару в сторону и начал снова перекладывать предметы средневекового туалета.

В этот момент к нему вошел хозяин дома в очень веселом настроении, но остановился как вкопанный на пороге, глядя на клубы дыма и втягивая носом.

— Что творишь? — спросил он. — Пошто обкуриваешь горницу вонючим дымом?

— Ну, кадило за кукиш не купишь.

Домшик все водил глазами по комнате, ища, повидимому, источник дурно пахнущего дыма, и тут вдруг увидел мелочи, разложенные на подоконнике.

— Аи, что за удивительные вещи! — воскликнул он и начал их разглядывать.

Бумажником он не заинтересовался, на ключ глянул мельком, но перочинный нож рассмотрел досконально, так что заметил и пооткрывал все лезвия, скрытые в черенке.

— Ай-яй-яй, какое удивительное и хитроумное. рукоделие! — восхищался он. — Три ножичка в одном черенке, и все можно там спрятать. А как все тонко и искусно сработано! Вижу, чужеземные ножовщики ловчее наших: наши не умеют изготовлять такие хитрые штуки.

После этого он взял в руки часы с цепочкой и стал внимательно всматриваться.

— Что это? — спросил он наконец.

— Разве не видишь — часы.

— Это — часы?

Пан Броучек поднял руки к небесам, а затем опустил их и так стиснул, что затрещали суставы.

— Возможно ли? Вы и часов не знаете? Ответь мне тогда, дружище: как ты узнаешь, который час?

— Ну, ежели примерно, то я просто так угадываю, а ежели хочу быть уверен, иду посмотреть на солнечный зaгар, который я велел сделать в светлице на той стене, что в нише окна, а тут у меня зaгар песочный. — И он указал на песочные часы, стоявшие на подоконнике.

— Да, прекрасные хронометры! Но послушай — ты не морочишь мне голову? Ведь это же уму непостижимо, чтобы люди могли жить без часов, без нормальных часов с механизмом и колесиками, потому что говорить о солнечных часах и этой песочной чепухе всерьез не приходится.

— Часы с механизмом? Ты говоришь, я полагаю, о больших башенных часах? Такие у нас тоже есть: на ратуше, на церквах…

— Так у вас часы только на башнях? А в комнатах на стенах нет? И карманных нет? А как же, если ты где-нибудь в лесу или в поле и не можешь добежать до башни? Этот песочный фонарь ты, верно, с собой в кармане не носишь — вот были бы прекрасные карманные часы!

— В домах-то, конечно, мало у кого часы с… с механизмом, ино в каком-либо монастыре или у богача какого, что не пожалел денег на такую редкую вещь. Но смешно мне слышать, когда ты говоришь про часы карманные. Каким же это исполином нужно быть и какой огромный карман иметь, чтобы носить при себе целые часы со всеми валами, колесами и гирями!

— Да ну? А между прочим — вот это и есть целые часы со всеми колесиками, а гири и не нужны вовсе.

Перед этим пан Броучек осторожно вынул часы из рук Янека, видя, как неловно тот с ними обращается.

Теперь же он откинул заднюю их крышку и поднес раскрытый механизм к самым глазам Домшика.

Древний чех с любопытством стал разглядывать часовые внутренности, и чем дольше он глядел, тем больший восторг изображался да его лице.

— Воистину! — дивился он. — Тут полно различных колесиков, и так хитроумно расположенных! И каково все на удивление тонкое и махонькое! Скажи, из какой страны идешь ты, где умеют творить такие чудесные вещи? Не похоже это на дело рук человеческих. Не верю я, чтоб рука человека некоего могла выпиливать такие зубчики, что едва глазом уловишь.