И был туман. И средь тумана

Виднелся лес и склоны гор.

И вдруг широкого Лемана

Сверкнул лазоревый простор.

Зеленый остров, парус белый,

«На лоне вод стоит Шильон»,

А горы линиею смелой

Рассекли синий небосклон.

И серебристые туманы

Сползают вниз по склонам гор,

И виноградник, как ковер,

Покрыл весь берег до Лозанны

И мягко складками идет

До самой синей [глади] вод.

<1899>

Однажды ночью Он, задумавшись глубоко,

Сидел во мгле чернеющих олив

У темных осыпей Кедронского потока.

А возле головы, к кореньям прислонясь,

Одиннадцать дремали. И тоскливый

Холодный ветер дул с померкнувших равнин,

И ночь была темна и пасмурна… Один,

Облокотясь на черный ствол оливы,

Закутавшись в свой плащ, недвижный и немой,

Сидел и грезил Он, закрыв глаза рукой…

И дух унес его в пространство: во мгновенье

Увидел он широкий лик земли,

Мильоны солнц заискрились вдали…

И понял он, что пробил час виденья:

Гигантский смерч весь мир потряс до дна,

И проклятья и рыданья,

Как клочья пены в бездне мирозданья

Несутся <?>боги, царства, племена

<1901–1902?>

Холодный Сен-Жюст

Глядит величаво и строго,

Как мраморный бюст

Бельведерского бога.

<1904>

Она ползла по ребрам гор,

Где тропы свиты в перепутья,

И терн нагорный рвал в лоскутья

Парчой серебряный убор.

А где был путь скалами сужен,

Там оставались вслед за ней

Струи мерцающих камней

И нити сорванных жемчужин.

Белел по скатам белый снег,

Ледник синел в изломах стекол.

И на вершине — человек

Стоял один, как царь, как сокол.

…………………….

…………………….

…………………….

…………………….

И подползла и ниц лицом

Она к ногам его припала.

И стынут льды немым кольцом,

Овиты дымками опала.

И время медлит… Мир притих…

Сбегает жизнь. Еще мгновенье

И смерть…

<1904>

Дрожало море вечной дрожью.

Из тьмы пришедший синий вал

Победной пеной потрясал,

Ложась к гранитному подножью.

Звенели звезды, пели сны.

Мой дух прозрел под шум волны.

Мой дух словами изнемог

Уйти назад к твоей святыне

И целовать ступнями ног

Лицо пылающей пустыни.

<1904–1905>

Льняные волосы волной едва заметной

Спадают гладкие и вьются на конце,

И глубиной безумной и бесцветной

Прозрачные глаза на бронзовом лице.

<Лето 1905>

Царь-жертва! Ведаю и внемлю —

Властные безвластны и провидец слеп…

Здесь, в дворце, собой душившем землю,

В темных залах, гулких, точно склеп,

Вырос царь.

Бродит он, бессильный и понурый,

За стеной скрипит <?>людской усталый ворот —

Хмурый город,

Мутный, красный, бурый.

Бред камней. Слои кирпичных стен

Как куски обветренного мяса.

Сеть каналов — влага синих вен,

Впалых окон мертвая гримаса.

Над уступом громоздя уступ,

Горы крыш и толпы труб,

Едких дымов черные знамена.

Грузно давит этот город-труп

Мутной желчью полог небосклона.

Город грезит древнею бедой,

Лютость волчью, чудится, таит он.

Каждый камень липкой мостовой

Человечьей кровию напитан.

[Камень этот] чует злую весть,

Стоки жаждут яда крови новой.

В тесных щелях затаилась месть,

Залегла во тьме многовековой.

И дворец всей тяжестью своей

Давит их — и бурый город-змей

Сжался весь, как душный злобой аспид,

И тяжел его тягучий взгляд.

Бледный Царь стране своей сораспят

И клеймен величием стигмат.

Цепи зал, просветы бледных окон.

Ночь длинна, и бледный Царь один,

И луна в туманах, точно кокон,

В тонких нитях снежных паутин.

По дворцу змеится непонятный шорох,

Скрип паркета. Лепет гулких плит.

Точно дно в серебряных озерах,

В этот час прошедшее сквозит.

<1906>

Я — понимание. Поэты, пойте песни

В безгласной пустоте.

Лишь в раковине уха различимы…

Я — ухо мира, и во мне гудит

Таинственное эхо мирозданья.

Лишь в зеркале очей моих живут

Скользящие обличия вселенной.

Мое сознанье — нитка, на которой

Нанизаны мгновенья: оборвется —

Жемчужины рассыпятся…

И ожерелью времени — конец!

Мое мгновенье — вечность.

Смертью утверждаю

Бессмертье бога, распятого в веществе.

<1907>

К древним тайнам мертвой Атлантиды

Припадает сонная мечта,

Смутно чуя тонкие флюиды

В белых складках чистого листа.

Но замкнуто видящее око

Лобной костью, как могильный склеп.

Не прочесть мне вопящего тока —

Я оглох сознаньем, светом дня ослеп.

<1907>

Светло-зеленое море с синими полосами,

Тонко усеяно небо лепестками розовых раковин.

Плачут стеклянные волны ясными голосами,

Веет серебряный ветер и играет звонкими травами.

<1908>

Закат гранатовый

Разлил багрец

На нити быстрых вод

И водоемы.

Из ковыля-травы

Седoй венец

Душе, что тяжкий гнет

Глухой истомы.

<1908>

Пришла изночница; в постель

Она со мной легла.

И мыслей сонную метель

Качает мгла.

Придет волна, отхлынет прочь,

Опять плеснет в лицо,

И пред зарею птица-ночь

Снесет яйцо…

<1908>

О да, мне душно в твоих сетях

И тесен круг,

И ты везде на моих путях —

И враг, и друг.

Вкусили корни земной мечты

Единых недр,

Но я не стану таким, как ты, —

Жесток и щедр.

В ковчеге слова я скрыл огонь,

И он горит,

Мне ведом топот ночных погонь,

Крик Эвменид.