— При царе-то, сказывают, народ заблужденный был, — говорил пастух, наматывая хлыст на локоть. — Вот и верили, что вода святая с-под церкви этой текет. Да и после уж — я помню мальцом был, а видывал — бабы в подвал тот лазили с бутылями.
— А сейчас что же — разуверились? — спросив, Ильин сам удивился своему тону. Словоохотливый старик необъяснимым образом вызвал у него потребность потолковать — в том значении этого слова, в котором оно понимается общительными деревенскими мужиками, охотниками до откровенных бесед с любым встречным.
— Ты садись, он теплый, камешек, — сказал пастух, указав кнутовищем на гранитную плиту с крестом и надписью «Иерей Иоанн, + иулия 12 лета 1878, жития его было 69 лет».
Ильин с сомнением оглядел надгробие. Перехватив его взгляд, старик сочувственно усмехнулся и кивнул на поваленную стелу из белого камня, на которой с грехом пополам можно было прочесть: «Пальтов Флегонт Яковлев, почетный гражданин». Памятник явно находился не на своем месте, поэтому Ильин решил, что не очень шокирует прах Пальтова, если присядет на изваяние.
Поместившись рядом, старик достал из кармана «Беломор», щелкнул по дну пачки.
— Угощайся…
— У меня кубинские. — Ильин показал пачку «Лигерос».
— Термоядерные, — усмехнулся пастух. — Это если б отец мой жив был, он бы одобрил… Такой табак курил, что дух заходился, если рядом стоишь. Самбраталическим звал…
В молчании сделали несколько затяжек. Ильин постучал согнутым пальцем по памятнику.
— Что за фамилия такая… нелепая?
— Почему? Все понятно — от пальта фамилия. У нас полдеревни Пальтовы, походи вон по кладбищу, погляди что на крестах написано.
— Да ведь слово «пальто» раньше не употребляли в народе. Господское оно было, из французского языка к нам пришло.
— Видать, барин и наделил фамилийкой. У нас ведь усадьба стояла. Генерал жил. Ох и крутой был! Мне дед сказывал: он еще мальчишкой был, когда у барина дочка пропала. Так он всю деревню переворошил, сколько народу перепороли пристава…
— Нашлась дочь?
— Не-е… Так с концами… Тоже в подвал церковный забралась мужики-то видали, кричали: не лезь, мол, — и как сквозь землю провалилась… Чего смотришь — вру, думаешь?
— Как-то не верится, — признался Ильин.
— За этими подземельями давно дурная слава идет. Из наших никто туда и не совался. Старики-то все остерегали: пропадете, бывали-де случаи. Будто бы, слышь, дыра там прямо в геенну огненную…
— А дочка генеральская?
— Видать, тоже не поверила: сказки мужицкие. Перерыли тогда все вокруг, а после заложили вход в подземелье, чтоб неповадно было лазить. Источник только вывели наверх… А потом, уж при колхозах, велело начальство и родник тот заклепать. А бабы наши расковыряли дырку в кладке, таскали потихоньку воду святую… Комсомольцы прознали, и совсем источник зацементировали.
Ильин слушал вполуха. Таких таинственных и в то же время удивительно трафаретных историй наскажут в любой деревне. Его гораздо больше занимал вопрос о метеоритных кратерах. И он решил прервать словоизвержение пастуха.
— Слушай, отец, а у вас в округе ямы большие есть? Такие, знаешь, углубления с пологими краями, вроде воронки?
Пастух немного подумал и решительно тряхнул головой:
— Нет. Я который год со стадом таскаюсь, все здесь обошел. Дырок нету, бугров сколь хошь.
Он раздавил окурок о надгробие, встал.
— Пойду… Так гляди, не провались в преисподнюю. — И обнажил в улыбке дочерна прокуренные зубы.
Старик скрылся в кустарнике, а Ильин долго еще сидел на теплом камне, раздумывая о ближайших делах. За расспросами о метеоритных кратерах он совсем забыл о прямой цели командировки. Магнитофон так и пролежал все эти дни в его рюкзаке.
Но теперь Ильин вдруг с холодной ясностью осознал, что научной сенсации не получится, что с мечтами об этом надо покончить и пора приниматься за скучно-методичное просеивание старушечьих разговоров в надежде наткнуться на какие-то интересные фольклорные блестки.
«Всегда так, сам себя распалю на какую-нибудь идейку, уверую в нее, как в догму, а потом… Схватишь — а там куча пепла». Ильин привычно хитрил, устраивая в собственной душе экзекуцию. После подобных накачек как-то лучше, злее работалось. И потому многое удавалось. Высечешь себя «с перебором», зато потом приятно убеждаться, что не так уж был плох и бездарен, не только на маниловщину горазд…
Он поднялся и, продолжая мысленно стегать себя по чувствительным местам, вошел внутрь церкви. В стенах зияли бесформенные дыры — здесь, по-видимому, выламывали кирпич. Под сводами заметались несколько диких голубей-вяхирей — где-то рядом были их гнезда. Заметив кованую лесенку, поднимавшуюся к темному проему в верхней части одной из боковых стен храма, Ильин, не раздумывая, стал взбираться по ступенькам, покрытым густым слоем птичьего помета.
Сунувшись в углубление, у которого кончалась лестница, он зажег спичку. Пламя осветило узкий ход, заворачивавший вместе со стеной. Сделав по нему несколько шагов, Ильин увидел впереди правильное отверстие, в котором голубело небо. «Звонница», — догадался фольклорист и, с осторожностью ощупав кладку стены, выбрался наружу.
От колокольни остались только четыре столбика, накрест соединенные полосовым железом. Над ними когда-то, должно быть, находилась небольшая луковица с крестом, а сами кованые балки служили для крепления колоколов.
Ильин взялся за железное перекрестие и, расслабленно повиснув на руках, стал оглядывать окрестности: деревню, выстроившуюся подле речки, гряду огромных валунов на другом берегу, редкую березовую рощу, невесть как уцелевшую среди полей, уходивших к самому горизонту.
Раньше, говорили местные, здесь было много перелесков, но в последние годы их стали сводить: пашут нынче на гигантских тракторах, их невыгодно держать на малых пашнях. «Как дернул один загон верст на пять, потом развернулся — еще пять, разиков десять прошелся — сделал норму». Это сказал Володька Жбанов, единственный мужик моложе сорока, который еще держался в деревне. Хозяйство у него было справное, не то что развалюхи, в которых ютилось старичье. И комната приличная нашлась для приезжего филолога…
Ильин подтянулся на руках и, резко крутнувшись всем телом, повернулся на сто восемьдесят градусов. Снова обмяк и стал отрешенно оглядывать ландшафт. Вдоль поймы реки тянулась кладбищенская роща, за ней на много верст зеленело мелколесье. «Там корчуют жалкие полоски березняка, а тут оставляют такой сор. Мелиораторы, черт бы вас подрал!» — без злости, а скорее с ленцой подумал он и вдруг напрягся, убрал руки с балки. Край кладбищенского леса на этой стороне реки выгибался ровным полукружьем в полусотне метров от церкви.
Ильин повернулся назад. И здесь точно на таком же расстоянии была различима граница… между чем и чем? Ровный, словно по циркулю очерченный круг. У Ильина даже ладони вспотели. Хоть с этой стороны и не было мелколесья, но характер растительности по ту и другую сторону окружности был иным. Внутри тянулись к церкви кусты боярышника, бурьян, а ближе к деревне росли одичавшие малинники, осины.
Спустившись вниз, Ильин медленно обошел вокруг церкви. Теперь было явственно видно то, чего он не заметил вначале: храм находился точно в центре впадины.
«Ну конечно, — лихорадочно соображал Ильин. — За века, а то и тысячелетия воронку затянуло, она заросла… Но то, что в центре ее поставили церковь, свидетельствует: особое значение этого места понимали в старину. Иначе зачем возводить храм не на возвышении, как обычно, а в яме?.. Да и дурная слава этого места… какие-то неясные образы уцелели в народном сознании… Тем более, что речь идет о подвалах… А это центр воронки место, где, возможно, лежит метеорит… Еще в древности кем-то было наложено табу: не приближаться, священный камень, что-то вроде Каабы в Мекке. Может быть, кусок магнитного железняка, который притягивал мечи, топоры?.. Было от чего прийти в мистический трепет…»
Ноги сами несли Ильина к деревне. Он шагал так поспешно, словно ему предстояло куда-то немедленно ехать, что-то предпринимать, звонить, телеграфировать. Только уперевшись в ворота жбановского дома, он пришел в себя. «Что случилось-то?.. Ну воронка, ну метеорит… Из командировки не сорвешься, мил-друг. Да и вообще, все это еще доказывать предстоит».