ОТ ВИСКА И ДО ВИСКА

Ветер гонит искры снега

Мимо окон, застя свет;

В свисте вьюги взрывы смеха;

Чутко плачет печь в ответ.

Здесь за дверью — остров малый,

Вихри волн — за рифом там.

Мгла причалы мачт сломала,

Мгла примчала нас к мечтам.

Лапой лампу пальма ль валит?

Зной с каких морских песков?

Ночь причудней. Пью в овале

Грустных губ вино веков.

Рыщут тигры; змеи свиты;

Прямо прянет вниз боа…

Что все страхи! лишь зови ты

Грот, где бред наш, — Самоа.

Мглами слеп, втеснюсь во мглу я,

Где прически прядь низка,

Чтоб вдохнуть сон снов, целуя

От виска и до виска!

27 января 1922

КТО? — МЫ? ИЛЬ ТАМ…

Моя рука — к твоей святыне,

На дрожь мою — ладонь твоя;

Сан-Марко два жгута витые

Колени жгут, мечту двоя.

Длить сон предчувствий; первый трепет

Впивать в сухом агате глаз:

Следя добычу, смотрит стрепет,

Ждет искр Франклинов а игла.

Кто? — мы? иль там, в веках воспетых,

Мимнерм, Тибулл, Петрарка, все!

Ur-Mensch, в его слепых аспектах,

Две птицы, слитые в овсе?

Чудовищ, тех, эпохи ранней,

Вздох в океан, громовый всхлип,

Где в ласке клык смертельно ранит,

Где рот рычать от крови слип?

Уже двух рук сближенье жутко,

Дождь тысяч лет гудит в ушах,—

В бред, в хаос, в тьму без промежутка,

Все светы, правд и лжи, глуша!

8 марта 1922

ПОД ЗИМНИМ ВЕТРОМ

Додунул ветер, влажный и соленый,

Чуть дотянулись губы к краю щек.

Друг позабытый, друг отдаленный,

Взлетай, играй еще!

Под чернью бело, — лед и небо,—

Не бред ли детский, сказка Гаттераса?

Но спущен узкий, жуткий невод,

Я в лете лет беззвучно затерялся.

Как снег, как лед, бела, бела;

Как небо, миг завешен, мрачен…

Скажи одно: была? была?

Ответь одно: вавек утрачен!

Кто там, на Серегу, во тьму

Поник, — над вечностями призрак?

Века ль стоять ему

В заледенелых ризах?

Достигнут полюс. Что ж змеей коралловой

На детской груди виться в кольцах медленно?

Волкан горит; в земле хорала вой,

В земле растворены порфир и медь в вино.

Додунул ветер с моря, друг отвергнутый,

Сжигает слезы с края щек…

Я — в прошлом, в черном, в мертвом! Давний,

верный, ты

Один со мной! пытай, играй еще!

17 февраля 1922

ИСКУШЕНИЕ ГИБЕЛИ

Из викингов кто-то, Фритиоф ли, Гаральд ли,

Что царства бросали — витать на драконе,

Памятный смутно лишь в книге геральдик,

Да в печальном преданьи Мессин и Лаконий;

Иль преступный Тристан, тот примерный рыцарь,

Лонуа завоевавший, Роальду подарок,

Иль еще Александр, где был должен закрыться

Путь через Инд столицей ad aras;[4]

Иль некто (все имена примеривать надо ль?)

Не создали ль образ, мрамор на вечность:

Вместит все в себе, — Лейбницова монада,

The imp of the perverse — Эдгара По человечность?

Искушение гибели — слаще всех искушений

(Что Антония черти на картине Фламандца!) —

С Арионом на дельфине плыть из крушений,

Из огня выходить, цел и смел, — саламандра!

Пусть друзья в перепуге, те, что рукоплескали,

Вопиют: «Дорога здесь!» («Родословная», Пушкин);

Ставя парус в простор, что звать: «Цель близка ли?»

Что гадать, где же лес, выйдя к опушке?

Веселье всегда — нет больше былого!

Покинутым скиптром сны опьянены ли?

И жутко одно, — этого судьба лова,

Исход сражений, что затеяны ныне!

18 апреля 1922

ЧУТЬ СКВОЗЬ УЛЫБКУ

НАД КАРТОЙ ЕВРОПЫ 1922 г

Встарь исчерченная карта

Блещет в красках новизны —

От былых Столбов Мелькарта

До Колхидской крутизны.

Кто зигзаги да разводы

Рисовал здесь набело?

Словно временем на своды

Сотню трещин навело.

Или призрачны седины

Праарийских стариков,

И напрасно стяг единый

Подымался в гарь веков?

Там, где гений Александра

В общий остров единил

Край Перикла, край Лисандра,

Царства Мидий, древний Нил?

Там, где гордость Газдрубала,

Словно молотом хрусталь,

Беспощадно разрубала

Рима пламенная сталь?

Там, где папы громоздили

Вновь на Оссу Пелион?

Там, где огненных идиллий

Был творцом Наполеон?

Где мечты? Везде пределы,

Каждый с каждым снова враг;

Голубь мира поседелый

Брошен был весной в овраг.

Это — Крон седобородый

Говорит веками нам:

Суждено спаять народы

Только красным знаменам.

26 марта 1922

ПЕРЕД СЪЕЗДОМ В ГЕНУЕ

Перед съездом в Генуе

Споры, что вино:

Риму ль, Карфагену ли

Лавровый венок?

А в Москве — воскресный звон

Всех церквей нэпо:

В центре всюду — «Трест und Sohn»,[5]

С краю — «Mon repos».

Жизнь не остановится,

Все спешит, бежит;

Не она виновница,

Если жмут межи.

Крикнуть бы при случае:

«Друг, остановись!

Заключи-ка лучшее

В малый парадис!»

Солнце — на экваторе…

Но, где мы вдвоем,

Холоден, как в атрии,

Ровный водоем;

И пускай в Аляске вой

Вихрей у могил,—

Ты улыбкой ласковой

Солнцу помоги!

28 февраля 1922

СЕГОДНЯ

На пестрых площадях Занзибара,

По зеленым склонам Гавайи,

Распахиваются приветливо бары,

Звонят, предупреждая, трамваи.

В побежденном Берлине — голод,

Но ослепительней блеск по Wein-ресторанам;

После войны пусть и пусто и голо,—

Мандрагоры пляшут по странам!

И лапы из золота тянет

Франция, — всё в свой блокгауз!

Вам новейшая лямка, крестьяне!

Рабочие, вам усовершенствованный локаут!

Этому морю одно — захлестнуть бы

Тебя, наш Советский Остров!

Твои, по созвездиям, судьбы

Предскажет какой Калиостро!

В гиканьи, в прыганьи, в визге

Нэпманов заграничных и здешних,

Как с бутыли отстоенной виски,

Схватить может припадок сердечный.

На нашем глобусе ветхом,

Меж Азии, Америк, Австралии,

Ты, станции строя по веткам,

Вдаль вонзишь ли свои магистрали?

6 марта 1922

ПРИКОВАННЫЙ ПРОМЕТЕЙ

Те в храме, негу льющей в кровь Мелитты,

Те за щитом — пасть навзничь в Росенвале;

А здесь, где тайну цифры засевали,

В рядах реторт — электролиты.

Там, всюду, те, кто в счете миллионов,

С семьей, за рюмкой, в спальне, на арене,—

Клясть, обнимать, дрожать разуверений…

И все — безвольный хмель ионов!

Крутиться ль жизни в буйстве и в угаре?

На бедра бедрам падать в зное пьяном,

Ножам втыкаться в плечи Арианам,

Тупиться дротам в Калахари?

Наука выставила лик Медузы,

Все истины растворены в мицелле,

И над рабами бич гудит: «Нет цели!»

Кто с Прометея снимет узы?

Спеши, Геракл! не сломите титана!

Огня не мог задуть плен стовековый.

На все угрозы и на все оковы

Заклятье — песни Гюлистана.

30 марта 1922