Гиллон покраснел, и, когда мистер Комин отвернулся, Мэгги шепнула ему что-то на ухо, и тоже хорошо было, что мистер Комин этого не слышал. А шепнула она: «Олух».

После чего они трусцой двинулись вниз по затененной, глубокой лощине, мимо стремительного водопада и остановились недалеко от моря, среди высоких шотландских сосен, остатков древних Каледонских лесов: мистер Комин пожелал напоить здесь свою лошадь. Гиллон рухнул прямо на ковер из сосновых игл и заснул. Проспал он всего минут пять или шесть, но, когда проснулся, вид у него был вполне отдохнувший. Из него получится великолепный углекоп, если он сможет вот так отдыхать в шахте, подумала Мэгги, а Гиллон тем временем поднялся и отряхнул иглы со своей юбочки.

– Вот тут мне хотелось бы жить, – сказал он.

– А что бы ты тут делал?

– Жил.

Он почувствовал на себе се взгляд еще прежде, чем встретился с ней глазами.

– Просто так – жил? И этого для мужчины достаточно?

– Если он счастлив – да. – Он не мог понять, почему в глазах ее появилась такая злость. – А я мог бы быть счастлив здесь.

– Почему же тогда, по-твоему, никто здесь не живет?

– Но я это я. И про себя я все знаю. Я мог бы быть счастлив здесь.

Она поднялась со своего места и пошла прочь от него, делая вид, будто заинтересовалась красноватой толстой пористой корой сосны.

– Ну, не знаю, – произнесла она очень тихо и очень холодно. – Знаю только, что я бы не хотела прожить всю жизнь в каменной лачуге, пробавляясь тем, что пошлет море.

Мистер Комин уже поднимался по склону со своей двуколкой, и она направилась к нему.

– Да еще в юбчонке, – добавила она и даже не обернулась посмотреть, как он это воспринял.

Мистер Комин пригласил ее к себе обедать, и прислужнику вынесли горшок супа с хлебом на лужайку за домом, а когда они поели, то спустились на берег и по старой дороге, шедшей вдоль него, доехали до болота, которое немного дальше в глубине острова превращалось в топь. Здесь в прохладном сумраке они и обнаружили Ведьмину скалу. Она была черная и гладко отшлифованная годами. Гиллон еще ни разу такой не видал.

– На этой скале сожгли куда больше ведьм, чем во всей остальной Великобритании, – сказал мистер Комин.

Мэгги провела рукой по прохладному гладкому камню.

– Не трогайте его, – предупредил ее гид, – это приносит несчастье. Более злосчастного места во всей Шотландии пет. Их распластывали на скале и прибивали гвоздями тут, тут и тут – видите дырочки в камне, куда вгоняли гвозди? Но прежде их, конечно, раздевали донага. Вы уж извините меня, мисс Драм, но история есть история: срамные места им брили, потому что ведьмины волосы, особенно, извините, со срамного места, говорят, обладали особой силой и неоценимыми качествами. – Глаза у него блестели, и неприятно было смотреть, как он облизывал губы – точно Родней Бел Геддес, когда она проходила мимо. – Так вот, значит, приколотят их к камню и на животе разведут костер, совсем маленький, всего несколько прутиков, а как ведьма начнет кричать – а кричал-то дьявол, которого оттуда выкуривали, – с каждым криком на огонь подкладывали новую веточку и с каждым разом все большую, пока ведьма не начинала орать, не переставая, и пламя не охватывало ее целиком.

Гиллон куда-то ушел. Рассказы про ведьм его не интересовали. Он верил в рациональное объяснение явлений жизни. Но, услышав возглас мистера Комина: «Ах, мисс, не делайте этого, пожалуйста! Никто здесь такого еще не делал!», Гиллон повернул назад и с не меньшим, чем Комин, изумлением увидел, что Мэгги лежит на Ведьминой скале, распластавшись на ее прохладной глади, широко раскинув руки и ноги – так, чтоб они касались дырок в камне. Зрелище это казалось диким, непристойным – жутко было смотреть, как она лежит на черном камне.

– Слезайте! – крикнул он ей. – Сейчас же слезайте с камня!

Она села, как-то очень чудно посмотрела на него и слезла со скалы. Даже мистеру Комину не показалось странным, что прислужник так рявкнул на даму.

– Ни разу, – сказал мистер Комин. – Ни разу такого еще не бывало. При мне никто никогда этого не делал.

Остаток пути прошел в молчании – лишь мистер Комин время от времени причмокивал языком да покачивал головой. Он расстался с ними там, где встретил их, и они пошли вдоль берега к своей лодке. Поднялся ветер, с гребней волн летела пена, и вода из молочно-зеленой, какой она была утром, стала ярко-синей.

– Зачем ты это сделала? – спросил Гиллон.

– Сама не знаю. Знаю только, что, если бы я жила в те времена, меня бы там сожгли.

Гиллон растерялся. Где-то в глубине души он подозревал, что она права.

– Только я бы звука не издала, когда на мне стали бы жечь прутья, – сказала Мэгги. – Я бы им этого удовольствия не доставила. Они бы от меня не то что крика – шепота не услышали.

Он помнил эти слова всю жизнь.

6

Они выждали, пока по берегу пройдет одетое в лохмотья семейство сборщиков водорослей, и только тогда снесли в лодку крючья, сеть и леску.

– Никак в море, что ль, собрались? – крикнул один из сборщиков.

– Угу, собираемся, – сказал Гиллон, и человек покачал головой. Мэгги понравилось, каким решительным тоном Гиллон это произнес. Сборщики водорослей смотрели им вслед, пока они не вышли в море. Ветер яростно подгонял их лодку.

– Что это с ними, неужели они ни разу не видели, как лодки уходят в море?

Гиллон улыбнулся.

– Они просто рассчитывают выловить хороший твидовый костюм или по крайней мере старую юбчонку, когда будет прилив.

От этих его слов у нее холодок прошел по телу.

– Не займешься ли крючками – надо их привязать к лескам, – сказал Гиллон.

– Да, да, конечно. – Это хоть отвлечет ее, и она не будет прислушиваться, как вода шипит под дном лодки.

Путешествие им предстоит нелегкое, сказал ей Гиллон, но и не опасное, если вести себя с умом.

– Надо только держаться правил, – продолжал Гиллон. – Никогда не испытывать море. Смириться перед ним.

Вот так же говорил ее отец про шахты. Еще один добрый знак, подумала Мэгги.

Задача сводилась к тому, чтобы до начала сумерек оказаться этак в миле от разлившегося устья реки Бакхорн – как только солнце опустится низко над водой, наступит «багряный час» и золотой слепящий свет поглотит их; тогда, укрытые высокой морской волной и этим призрачным светом, которого им, однако, будет вполне достаточно, они смогут брать рыбу.

Гиллон верил, что где-то неподалеку от устья лососевых рек – там, где вода уже не такая соленая, как в море, и еще не такая пресная, как в реке, – есть этакая срединная полоса, место отдыха лососей, где они останавливаются после долгих странствий, готовясь войти в пресные воды. А коль скоро реки, питаемые тающими снегами, холоднее, чем море, и холодная вода всегда бывает внизу, целые стада лососей, невидимые с поверхности, залегают на большой глубине в черной, почти пресной воде, возле устья рек – куда глубже, чем их обычно ищут люди.

Лишь только Гиллон и Мэгги вышли из-под прикрытия Праздничного острова в открытое море, волна ударила им в борт, и лодку закачало. Гиллон увидел, как вдруг взглянула на него Мэгги.

– Боишься?

– А ты?

– Нет.

– Тогда почему я должна бояться?

И так же внезапно, как волна налетела на них, он понял, что любит ее за это.

– Извини, – сказала она и, прикрывшись парусом, как ширмой, тщательно проследив за направлением ветра, выбросила из себя обед, а потом сполоснула рот соленой водой. – Вот и все, – сказала Мэгги, и он почувствовал, что любит ее за это. Он решил тут же испытать ее.

– Ну, а теперь не насадишь ли этих зверей на зубья тройника?

Он понимал, что требовал от нее многого. Продолжая грести, он ногой пододвинул к ней металлическую коробочку из-под табака, где кишмя кишели креветки. Одни уже сдохли и завоняли, другие еще копошились и барахтались, пытаясь выжить. Мэгги внимательно оглядела маленьких рачков и молча, ни о чем не спрашивая, принялась нанизывать на тройник. Он наблюдал за тем, как она протыкала их одного за другим, склонив набок мудрую головку с густой копной каштановых волос, ни разу не оторвавшись от своего занятия и не подняв глаза, даже когда лодку резко накренило набок. И он почувствовал, что любит ее за это.