На некоторое время неприятельские суда, военные и коммерческие, исчезли из Чёрного моря. Но потом немцы протралили канал вдоль берега, и под защитой береговых батарей небольшие суда, а также подводные лодки вновь стали появляться в море. В связи с этим были оборудованы мелкосидящие суда, которые ставили мины чуть ли не у самого берега. В конце октября 1916 года на выходе из Варны подорвалась на мине немецкая подводная лодка «В—45», а через месяц у Босфора – другая подводная лодка, «В—46».[626] К концу 1916 года германо-турецкий надводный флот был прочно заперт в Босфоре – в том числе «Гебен» и «Бреслау». Значительно ослабла активность и неприятельского подводного флота.

19 июля 1916 года, во вторую годовщину начала войны, Колчак издал приказ по Черноморскому флоту.

«Война неизменно связана с лишениями и страданиями», говорилось в приказе, и главная её тяжесть лежит не в собственно боевой деятельности, на которую большинство людей охотно идёт, а в «непрерывной напряжённой работе», не связанной видимым образом с успехами в сражениях.

«И я, как командующий флотом, – писал Колчак, – обращаюсь к его личному составу не с призывом к подвигам и боевой деятельности, ибо верю, что этот призыв не нужен и каждый в бою исполнит, как только может лучше, свои обязанности; я был свидетелем в первый день своего командования, как больные, находившиеся в лазарете линейного корабля „Императрица Мария“, бросили койки и заняли места по боевому расписанию по сигналу боевой тревоги, и для меня ясно, как будет вести себя личный состав Черноморского флота в боевой обстановке, но я призываю всех к повседневной тяжёлой будничной работе и труду, часто незаметному, невознаграждаемому, не дающему сразу результатов, но необходимому и без которого немыслимы ни успешная боевая деятельность Флота, никакие операции, ни достижение конечной цели войны – победы».

Ради этой конечной цели, ради исполнения долга перед Родиной и императором, говорилось в приказе, следует пожертвовать «при надобности своими личными интересами», смириться с временными лишениями. Война должна стать для каждого «желанным временем, лучшим периодом нашей жизни, её главной целью», ибо «любовь к войне, к военной деятельности и боевой работе, благородное стремление к подвигу и славе заложены в душе каждого человека, особенно молодого и здорового».[627]

Текст этого приказа, довольно пространного, но написанного явно на одном дыхании, производит сильное и сложное впечатление, а некоторые места могут вызвать по меньшей мере недоумение. «Любовь к войне»… война как «желанное время» и цель жизни – всё это не вяжется с нынешними представлениями о войне и мире. И надо заметить, что подобное воспевание войны в дальнейшем у Колчака будет ещё заметнее, ещё откровеннее.

В связи с этим необходимы некоторые пояснения.

Прежде всего надо отметить, что подобные мотивы появились у Колчака только в годы войны. В прежнее время, как мы помним, его взгляды на проблемы войны и мира были более взвешенными.

Далее, нельзя забывать, что современные наши воззрения в этой области, в основе своей пацифистские, – всё же достояние по преимуществу гражданского общества. Что существует некий барьер, за пределы коего этим представлениям не следует проникать – в интересах того же гражданского общества. Это тот барьер, который отделяет его от военной среды. Если генералы борются за мир, то какие они генералы? Военный человек должен быть не «голубем», а орлом. Если же орёл из него не уродился, то хотя бы соколом. Ибо в случае войны – а её из нашей жизни никому пока исключить не удалось – не ясно ли, что победа будет не на стороне «голубей» в военных мундирах? Другое дело, когда военный человек перерастает рамки своей профессии и занимает выдающееся место в других отраслях человеческой деятельности, например, в литературе, как Л. Н. Толстой, или в политике, как Д. Эйзенхауэр, – тогда и его взгляды на проблемы войны и мира изменяются, становятся шире, многограннее, гуманистичнее.

Иными словами, надо помнить, кем был издан этот приказ, в какое время и к кому обращен. Приказ исходил от военного человека, был обращен к военным людям и писался в военное время. А кроме того, в те времена Колчак, видимо, ещё не очень себе представлял все разрушительные последствия современных войн.

13 августа 1916 года петроградская газета «Новое время» опубликовала статью «Новый адмирал» (о новом командующем Черноморским флотом). Судя по письму Тимирёвой, на Колчака эта статья произвела «ужасное» впечатление. «Действительно, – подтверждала Анна Васильевна, – это типичный случай беззастенчивого вранья и неприятной развязности. Зато сколько восторга!»[628]

17 сентября «Новое время» опубликовало ещё одну статью о Колчаке – А. А. Пиленко («С командующим в открытом море»). В начале статьи описывалось прибытие командующего на дредноут. Бывалый журналист, привычно жонглируя потёртыми словесными штампами, представил широкой публике первый литературный портрет Колчака:

«…Засвистели дудки, оркестр заиграл, караул звякнул ружьями; точно летя по поверхности волн, синий адмиральский „Буревестник“… сделав изящный изгиб, остановился у броненосца. На трапе показалась фигура А. В. Колчака, нервная, сухая, слегка согнутая вперёд. В газетах уже появилось много статей о „стальном адмирале“, и – я доподлинно это знаю – А. В. Колчак искренне негодовал на „вздорные россказни“ (он при мне стучал по газете и грозил „написать в штаб, чтобы этого больше не разрешали“); поневоле ограничусь самым малым. К тому же трудно передать словами то впечатление сосредоточенной мощи и спокойного упорства, которыми неотразимо веет от облика нового командующего. Он выглядит старше своих лет, вероятно, вследствие двух глубоких морщин, обрамляющих углы рта. Лицо резко оттеняется синевой коротко выстриженных усов и бороды; глаза смотрят куда-то вдаль, точно прикованные к отдалённой, но неизменной цели; характерный крупный нос создаёт несколько хищное выражение… Как я ни боюсь упрёков в трафаретности, но не могу не сказать, что стремительная повадка адмирала и, в особенности, сразу врезывающийся в память профиль, невольно и неудержимо напоминают мне Суворова: тот тоже был весь из нервов, захваченных железной рукой хладнокровия и отваги; у того, мне представляется, тоже было такое выражение, что, мол, это всё пустяки, а я вот знаю суть дела. Как это соединяется с несомненною скромностью, почти застенчивостью, – я объяснить не умею».

Анна Васильевна от души потешалась над банальностью литературных красот этого очерка, а сравнение с Суворовым ей показалось «глупее глупого». Но особо её огорчило то, что, ограничившись внешним портретом («на птицу Вы, правда, похожи»), автор по существу мало что рассказал о «стальном адмирале».[629]

29 сентября газета «Вечернее время» поместила на своих страницах фотопортрет командующего Черноморским флотом. Анна Васильевна передавала слова своей тётушки, взглянувшей на портрет: «Похож на англичанина этот Колчак, и видно, что красив».[630] (Англичане в то время уже брились, а континентальные европейцы ещё носили усы и бороду.)

Так с двух статей в большой столичной газете, с портрета в петроградской «Вечёрке» к Колчаку пришла всероссийская известность.

мудро писала А. А. Ахматова.[631]

Как-то однажды, ещё до войны, собираясь в заграничное плавание (в Копенгаген), Александр Васильевич спросил Софью Фёдоровну, что ей привезти. В некоторой растерянности (вроде ничего особенно и не надо) она стала перечислять: альбом для фотографий, чтобы на обложке были сцены из морской жизни, черепаховую гребёнку для волос… нет, пожалуй, не надо, лучше сумочку, вышитую бисером, чтобы держать в ней рукоделье, или вообще «что-нибудь небольшое, но забавное».[632]