Витгефт побывал на каждом миноносце, поблагодарил команду. Многие, однако, недоумевали. «Я этот выход миноносцев до сего времени не могу понять, – писал боцман Бегичев, – зачем нас послали… в погоню в 12 часов дня на цельную японскую эскадру. Какой мы могли принести вред средь белого дня таким сильным судам? Если бы была ночь, тогда другое дело. Ночью можно близко подойти и выпустить мины. Но днём не допустят и расстреляют артиллерийским огнём». Как бы в ответ на такие вопросы Бубнов отмечал, что стрельба расшатывала переборки повреждённого броненосца и в этом отношении выход миноносцев всё же сослужил службу. «Яшима» не дошёл до базы, затонув в пути.

Несомненно, однако, что Витгефт не ожидал такого успеха. Не было разработано соответствующего плана, не было предпринято таких действий, которые на языке военно-морского научного жаргона называются «эксплуатацией победы». Витгефт располагал силами, способными разгромить остатки блокирующего отряда, но кроме миноносцев и лёгкого крейсера «Новик» никто не вышел в море. Витгефта, возможно, удерживало то соображение, что русская эскадра, выйдя на внешний рейд, сможет вернуться назад только ночью, в следующий прилив. Кроме того, адмирал страшно боялся нарваться на минную банку.[253]

Утратой двух броненосцев не закончились злоключения японского флота. 4 мая столкнулись две канонерские лодки, одна из которых затонула. В тот же день в виду Порт-Артура попал на мину и ушёл на дно миноносец «Акацуки».

В течение четырёх дней после катастрофы 2 мая японской эскадры совсем почти не было видно. Японское морское командование приходило в себя. Но русская эскадра в эти дни так и не вышла в море. Только миноносцы выходили в ближние разведки и тралили рейд.[254]

В одну из таких разведок, в ночь на 28 мая, вышли восемь миноносцев первого и второго отрядов под командой капитана 2-го ранга Криницкого. Было дано задание осмотреть близлежащие острова Риф, Айрон и Мяо-Тао и в случае обнаружения противника атаковать его. Пройдя мимо Рифа и Айрона, отряд повернул к Мяо-Тао. Командир приказал увеличить ход до 18 узлов. Почти у всех миноносцев, за исключением трёх, появились из труб факелы. Это означало, что они идут на предельной скорости.

При подходе к Мяо-Тао заметили судно, оказавшееся китайской джонкой. Проверили её, отпустили, дошли до Мяо-Тао и легли на обратный курс. Когда поворачивали назад, раздался звук, напоминающий взрыв. Командир отправился на миноносце в хвост колонны выяснить, в чём дело. Оказалось, что столкнулись два миноносца, но оба держатся на воде. Отсутствовал, однако, «Сердитый». Из расспросов выяснилось, что он отстал ещё до встречи с джонкой.

Обеспокоенный командир повёл отряд в Голубиную бухту, чтобы дожидаться там рассвета. В этой бухте был обнаружен «Сердитый». Колчак доложил, что, отстав от отряда, он решил ожидать его именно здесь.

Утром был сильный туман. С семафора на береговом посту сообщили, что подходят пять японских миноносцев. Отряд приготовился к бою, вышел из бухты, но обнаружил лишь пять джонок. С берега приказали возвращаться, когда позволит туман. Туман позволил лишь наутро. Так в бесполезной погоне за джонками и в пережидании тумана закончилась эта двухдневная разведка. Витгефт был недоволен тем, что Мяо-Тао проскочили на скорости, вместо того чтобы выслать два миноносца, которые тихо подкрались бы и внимательно всё осмотрели.[255]

Где-то в середине мая капитан 2-го ранга Е. В. Клюпфель, бывший командир «Сердитого», перешедший на береговые работы, подал рапорт адмиралу Витгефту. Он предлагал привести в порядок транспорт «Ангара» (бывший пароход «Москва»): ввести его в док, очистить днище, перебрать машину, а затем отправиться на нём в крейсерство на линиях движения японских транспортов. «Ангара», которая могла развить скорость до 20 узлов и нести запас угля на 40 дней хода, вооружённая двадцатью пушками, была в состоянии внести немалое расстройство в японские морские коммуникации. По исполнении крейсерской задачи предполагалось идти либо во Владивосток, либо навстречу эскадре Рожественского (которая, правда, тогда ещё не вышла из Кронштадта). Самой опасной частью плана считался прорыв через блокаду у Порт-Артура. Клюпфель предполагал сделать это ночью, в свежую и пасмурную погоду.

Витгефт согласился с этим планом и разрешил Клюпфелю набирать по своему усмотрению офицеров из числа добровольцев. Клюпфель пригласил на должность штурмана Сергея Тимирёва с «Победы», старшим офицером – Николая Львова, вахтенными начальниками – Анатолия Бестужева-Рюмина, Александра Колчака и Павла Плена. Все загорелись этой идеей, которая, как казалось, давала, наконец, возможность каждому по-настоящему проявить себя. План держался в большом секрете. Для обсуждения его подробностей шестеро офицеров, как заговорщики, совещались в Морском собрании. Выход в море был назначен на конец мая. Но где-то в двадцатых числах Витгефт всё отменил.[256] Возможно, ему не хотелось терять артиллерию на «Ангаре» и боевых офицеров. Порт-Артур для него был превыше всего. Пушки с «Ангары» передали на сухопутный фронт. Транспорт был переделан в госпитальное судно, а когда крепость пала, стал добычей японцев.

Тральные работы, отнимавшие много сил и времени, продолжались изо дня в день, и тем не менее в главном фарватере постоянно попадались японские мины. Витгефт распорядился установить ночное дежурство миноносцев в бухте Тахэ, надеясь, что они однажды подловят японские катера и минные заградители за их работой. «Сердитый» и «Скорый» начали дежурить с 1 июня и в дальнейшем выходили, обычно в паре, на дежурство через один-два дня.

13 июня, на рассвете, «Сердитый» и «Скорый» заметили два силуэта неприятельских миноносцев. Прикрываясь некоторое время берегом, Колчак и Хоменко повели за ними свои корабли, и вскоре удалось рассмотреть, что это номерные (маленькие) миноносцы. Обнаружив преследование, они стали уходить, причём сразу обнаружилось их превосходство в скорости. «Сердитый» и «Скорый» открыли огонь. Преследование, однако, пришлось прекратить, когда навстречу показался целый отряд японских миноносцев. Береговая батарея отогнала их, но один из неприятельских миноносцев успел принять с берега двух человек.[257] В окрестностях Порт-Артура действовало огромное число японских шпионов.

Японцы узнали о дежурствах в бухте Тахэ и приняли свои меры. 11 июля там находился усиленный наряд миноносцев («Боевой», «Грозовой» и «Лейтенант Бураков»). С ними затеял перестрелку отряд японских миноносцев. В это же время неприятельские минные катера, невидимые в темноте и неслышимые в грохоте артиллерии, зашли с тыла и выпустили торпеды. «Боевой» и «Грозовой» получили повреждения, а «Бураков» затонул. Это был лучший миноносец порт-артурской эскадры, который мог развивать скорость до 33 узлов.[258] Все жалели «Буракова», а Колчак словно во второй раз потерял своего товарища по выпуску.

Простудившись на ночных дежурствах, Колчак впервые в своей жизни тяжело заболел. «…Я не рассчитал своих сил, которые уже за всё это время были подорваны, – рассказывал он впоследствии, – я получил очень тяжёлое воспаление лёгких, которое меня заставило слечь в госпиталь». Колчак провёл на больничной койке около месяца и вернулся на миноносец уже в июле.[259]

В это время минные банки стали ставить не только с катеров и минных транспортов, но и с миноносцев. 23 июля Витгефт доносил Алексееву о том, что испытано устройство для постановки десяти мин с одного миноносца, «и ночью лейтенанты Рощаковский, Ковалевский, Колчак и Волков поставили в двух местах заграждения».[260]