Конфликт затянулся и долгое время оставался неурегулированным. Омским властям приходилось терпеть бесконечные бесчинства Семёнова и его подручных: полные и частичные реквизиции грузов на железной дороге, в том числе военных, перехватывание правительственных телеграмм, вмешательство в действия администрации железной дороги, выемки денег из отделения Государственного казначейства, обыски и грабежи пассажиров, а также расстрелы на месте тех, кто был признан «большевистским агентом» (чаще всего гибли невинные люди).

Декабрь 1918 года выдался морозным. Адмирал ездил по Омску в лёгкой солдатской шинели, инспектировал войска, выступал перед солдатами. Когда ему посоветовали одеваться теплее, он резко ответил:

– Пока наши солдаты ходят раздетыми, я о себе заботиться не имею права![1017]

Судя по дневнику Вологодского, Колчак слёг около 11 декабря. У него обнаружили запущенную форму воспаления лёгких.[1018] Болезнь длилась долго и протекала тяжело также и потому, что верховному правителю «мешали» болеть то некоторые настырные личности, то разыгравшиеся в Омске драматические события. Сказывалась и бытовая неустроенность.

С конца ноября он перебрался в здание Главного штаба. Жить в этом муравейнике среди постоянно снующих людей было беспокойно и неудобно. В начале декабря было решено отвести под резиденцию верховного правителя дом купцов Батюшкиных – тот самый одноэтажный особняк на берегу Иртыша, в который не пустили Болдырева. Пока оттуда выезжало Министерство снабжения, пока здание ремонтировалось – Колчак заболел. В необжитой ещё дом пришлось въезжать с температурой и в полуобморочном состоянии. Первыми, кого принял Колчак в новой резиденции, были французские представители – Реньо, с которым он ехал осенью во Владивосток, и генерал Жанен, старый знакомый ещё по императорской Ставке, которого он почти позабыл.

Ожидалось, что Жанен привезёт официальное признание омского правительства, но он приехал совсем с другим. Его направили в Россию, чтобы доделать кое-какие дела, оставшиеся от минувшей войны, в частности же – ликвидировать большевистское правительство, связанное с поверженным кайзером. Те, кто посылал Жанена, смутно представляли себе положение в России – по обе стороны фронта. Жанену были предоставлены широкие полномочия. Генерал, во время войны не командовавший никаким соединением крупнее пехотной бригады, должен был возглавить все союзные войска к западу от Байкала, в том числе и русские. Ноксу поручались организация тыла и снабжение армии.

Долго задерживаться в России Жанен не собирался. Высадившись во Владивостоке, он заявил: «В течение ближайших 15 дней вся Советская Россия будет окружена со всех сторон и будет вынуждена капитулировать».[1019] Видимо, генерал имел столь же смутные представления о положении в России, как и его парижское начальство. Накануне приезда Жанена в Омск его полномочия были подтверждены телеграммой глав правительств Англии и Франции – Д. Ллойд-Джорджа и Ж. Клемансо.[1020]

15 декабря состоялась встреча с Адмиралом. «Колчак полагал, – писал Жанен в своём „Сибирском дневнике“, – что теперь, когда он стал у власти, державы откажутся от проектируемого назначения меня и Нокса. Радиотелеграмма неприятно разочаровала его. Он обращается к нам с бурными, многословными и разнообразными возражениями сентиментального характера». Суть этих «сентиментальных» возражений сводилась к тому, что нельзя быть диктатором, не имея в своём подчинении армии, что армия была создана не союзниками и воюет без них, что она потеряет доверие к верховному правителю, если будет отдана в руки иностранцев, и что общественное мнение «не поймёт этого и будет оскорблено».

Реньо, сохраняя доброжелательное спокойствие, пытался приводить всё новые и новые аргументы в пользу принятого решения, особенно напирая на обещанную союзниками помощь. Жанен заявил, что он, как «дисциплинированный солдат», будет настаивать на выполнении данного ему приказа. «Хотя, – добавил он с ноткой презрения, – обязанности, которыми меня хотят почтить, не доставляют мне ни малейшего удовольствия, и я бы от них охотно избавился».

У больного окончательно лопнуло терпение. «Чем объяснить эти требования, это вмешательство?! – воскликнул он. – Я нуждаюсь только в сапогах, тёплой одежде, военных припасах и амуниции. Если в этом нам откажут, то пусть совершенно оставят нас в покое. Мы сами сумеем достать это, возьмём у неприятеля. Это война гражданская, а не обычная. Иностранец не будет в состоянии руководить ею. Для того чтобы после победы обеспечить прочность правительству, командование должно оставаться русским в течение всей борьбы».[1021]

Первая встреча не привела ни к какому соглашению, переговоры затянулись. В конце концов при помощи генерала Сырового удалось найти компромисс.[1022] 19 января 1919 года верховный правитель издал приказ, согласно которому Жанен вступил в командование всеми войсками в Сибири, за исключением русских и японских, а Нокс взял в свои руки дело заграничного снабжения армий и помощи в тылу.[1023]

Под начало Жанена прежде всего перешли чехословацкие части. Но этого ему было мало. Вскоре стали создаваться польские части из военнопленных и проживавших в Сибири поляков, заявивших себя «иностранцами», чтобы избежать мобилизации на фронт. Потом появились, несмотря на недовольство русских властей, латышские и эстонские подразделения. А Жанен уже присматривался к украинцам, считая их тоже «иностранцами».[1024]

Нокс и Жанен – это были две противоположности, две границы очень широкого и почти мистического для жителей Сибири понятия «союзник» – столько было связано с ним надежд и разочарований. Недаром они, Нокс и Жанен, недолюбливали друг друга.

Нокс быстро приспособился к сибирским условиям и даже в Министерство иностранных дел, случалось, запросто заходил в валенках – прямо к министру, шокируя некоторых не в меру чопорных чиновников.[1025]

Жанен, наоборот, сам постоянно бывал чем-то шокирован: «трясущимся и заросшим бородой» лицом Вологодского, «красными руками» Ключникова, «вылезающими из слишком коротких рукавов», наконец, кучами мусора на улицах сибирских городов.[1026] Действительно, в России всё ещё многие носили бороду и усы, когда в Европе и Америке уже брились. Трудновато было не только с модной одеждой, но и вообще с одеждой. Поэтому у Пепеляева не застёгивался на животе сюртук, у Ключникова же рукава были не по фигуре. А кучи мусора возникли потому, что во время Гражданской войны городское хозяйство по обе стороны фронта пришло в упадок. Позднее эти кучи превратились в горы.

Нокс не рвался командовать. Он выбрал для себя очень важную отрасль (снабжение) и делал это дело добросовестно и энергично. Ездил с Колчаком на фронт, чтобы самому увидеть, в чём нуждаются солдаты. Было известно, что за спиной Нокса стоит британский военный министр У. Черчилль, который действительно хочет победы белых.

Жанен, как писали знавшие его люди, был очень честолюбив, хотел оставить по себе «память в истории». Он был явно и глубоко разочарован, когда ему отказали в верховном командовании. Стал говорить, что русские не любят и не ценят иностранцев, ссылался на пример М. Б. Барклая де Толли, намекая, что и его, Жанена, стратегический талант остался невостребованным на сибирских просторах – и всё из-за упрямства этого бешеного адмирала.[1027]