В дальнейшие планы Чехословацкого корпуса входило овладение Екатеринбургом и Пермью, откуда намечалось движение на Вологду,[889] где Северная железная дорога пересекалась с Архангельской. Из Архангельска путь в Европу был много короче, чем из Владивостока.

На следующий день после взятия Казани, 7 августа, восстал Ижевский завод. Огромное предприятие, принадлежавшее казне, выпускало винтовки. К концу войны численность рабочих на нём достигла 27 тысяч. После Брестского мира на завод вернулись ранее мобилизованные рабочие – ещё несколько тысяч. А производство резко пало, заработки – тоже, множество людей осталось без работы. Начались перебои с хлебом. Власти ничего не делали, чтобы решить проблемы, вставшие в связи с окончанием войны, а недовольство пытались заглушить репрессиями. Бои на заводе шли целый день, и к ночи красные были изгнаны.

Аналогичная ситуация сложилась на Боткинском заводе. Через 10 дней восстал и он. К восстанию присоединились крестьяне соседних деревень и рабочие мелких заводов.[890]

На территориях, откуда были изгнаны большевики, возникли органы новой власти. 8 июня, сразу после вступления легионеров в Самару, там был образован Комитет членов Учредительного собрания (Комуч), претендовавший на всероссийскую власть. Сначала в него входило 5 человек, потом подъехали другие члены распущенного большевиками Собрания, так что состав расширился до 97 человек. Председательствовал эсер В. К. Вольский. Текущее управление осуществлял Совет управляющих ведомствами во главе с эсером Е. Ф. Роговским.[891] В Комуче сложилось явное засилье эсеров, которые сочувствовали многим большевистским новшествам и не спешили с ними расстаться. Самарские обыватели с недоумением показывали на красный флаг, который развевался над зданием, где заседала новая власть: «Почему не убрали эту красную тряпку?»[892]

Комуч начал создавать свои вооружённые силы (Народную армию) сначала на добровольной основе. Командование одной из первых дружин было предложено подполковнику Генерального штаба В. О. Каппелю. «Согласен, – ответил он. – Попробую воевать. Я монархист по убеждению, но стану под какое угодно знамя, лишь бы воевать с большевиками. Даю слово офицера держать себя лояльно к Комучу». В дальнейшем отряды, которыми командовал Каппель, сыграли важную роль во взятии Казани.

Комуч попытался провести мобилизацию, но население не желало воевать и всячески уклонялось. Народная армия Комуча унаследовала многие черты «керенщины» (в виде разных комитетов и прочих нововведений того времени) и в целом оказалась не очень боеспособной.

В Томске вскоре после изгнания большевиков вновь собралась Сибирская областная дума, когда-то ими разогнанная. Она предложила ранее образованному Сибирскому правительству приступить к своим обязанностям. Председатель этого правительства Дербер находился во Владивостоке, связь с которым ещё не наладилась. Поэтому новым председателем был избран 55-летний П. В. Вологодский.

Коренной сибиряк, родившийся в семье сельского священника, Пётр Васильевич учился на юридическом факультете Петербургского университета, но был исключён из него за «неодобрительное поведение», что выразилось в посещении кружка сибирских областников. Позднее он сдал экзамены в Харькове и получил университетский диплом. Несколько лет служил по судебному ведомству в Сибири на мелких должностях. В 1897 году ушёл в отставку в чине коллежского секретаря. С этого времени занимался адвокатской практикой в Омске, выступал защитником на некоторых политических процессах. Ему удавалось смягчать приговоры, и ни один из его подзащитных не был приговорён к смертной казни. Был избран во II Думу, но, как видно, сильно задержался с выездом. Пока ехал, Дума была распущена. В июле 1917 года был назначен старшим председателем Омской судебной палаты. По какому-то недоразумению его одно время приписывали к эсерам, хотя таковым он не был. Скорее – сибирским областником. Вообще же он был человек беспартийный. Административного опыта у него, по правде говоря, было мало. Но в Сибири он слыл человеком безупречно честным и порядочным. Правительство, возглавляемое таким человеком, вызывало уважение.[893]

Наиболее колоритной фигурой в Сибирском правительстве был 28-летний Иван Андрианович Михайлов, сын народовольца, родившийся в каторжной тюрьме. Он закончил юридический факультет Петербургского университета, но затем занялся проблемами финансов и экономики. Был ближайшим помощником А. И. Шингарёва, когда тот занимал во Временном правительстве сначала пост министра земледелия, а затем – финансов. Его политические убеждения были неясны даже его ближайшим сотрудникам. Скорее всего он был чистый прагматик. В начале революции выступал как эсер, а переехав в Сибирь и войдя в Сибирское правительство, стал действовать независимо от эсеров и мало с ними считаясь. Эсеры прозвали его Ванькой Каином. А от сослуживцев он получил прозвище «Иван Интриганович».

Михайлов действительно был мастером закулисных действий и разного рода заговоров. Деятельный, энергичный, хороший спорщик, обладавший даром властного обаяния, он постоянно был занят тем, что группировал вокруг себя одних министров, а других выдавливал из правительства. Таланты, которыми его наделила природа вовсе не скупо, он, к сожалению, больше расходовал на подобного рода возню, чем на настоящее дело. И в кресло министра финансов сел по своей самоуверенности и по недостатку в Сибири классных специалистов. Ибо финансы – такая область, которой нельзя овладеть с наскока, в которой масса потайных ходов и выходов, знакомых только тем, кто, просидев на этом поприще десятки лет, ушёл с головой в это царство гномов, с его тихими подземными войнами, в результате которых одни становятся венчанными и невенчанными королями, а другие хватаются за голову, в одночасье теряя всё.[894]

На пост военного министра в Сибирское правительство был приглашён Гришин-Алмазов. Единственный настоящий эсер в правительстве, министр «туземных дел» М. Б. Шатилов, «путаник и вздыхатель», как называл его один из мемуаристов,[895] большого влияния не имел. В целом же Сибирское правительство было гораздо правее и прагматичнее самарского Комуча.

Томск, интеллектуальный и культурный центр Сибири, расположенный в стороне от Транссибирской железной дороги, не мог стать сибирской столицей. Временное Сибирское правительство переехало в Омск, город на берегу Иртыша – там, где его пересекает Великая магистраль. Сибирская же дума (Сибоблдума, как её называли) осталась в Томске.

Административный центр Акмолинской области и Степного генерал-губернаторства, Омск, маленький и захолустный, никогда не претендовал на роль столицы. Просто поблизости не оказалось другого подходящего города. Новониколаевск (ныне Новосибирск) тогда был ещё меньше Омска, а Иркутск находился слишком далеко.

Путешественники, побывавшие в Омске, писали о его широких, прямых и немощёных улицах, застроенных амбарами и деревянными домиками, о малом количестве садов, о колокольнях церквей и минаретах мечетей, нарушавших унылое однообразие архитектурного силуэта. Пыль омских улиц, с каким-то особым седым оттенком, необычайно лёгкая и подвижная, вихрем носилась за каждым извозчиком, каждой телегой, увивалась за пешеходами, лезла в глаза, уши, нос, висела над городом. Осенью и весной она превращалась в грязь, а зимой её сменяли снежные заносы. По ночам весь Омск тонул во мраке, ибо уличное освещение отсутствовало.

И всё же этот город, выросший в окружении берёзовых рощ, был по-своему живописен. В центре его высился Казачий Никольский собор – архитектурный шедевр, построенный по проекту выдающегося зодчего В. П. Стасова. Здесь хранилось древнее знамя Ермака, главная достопримечательность города.