Сопоставление воспоминаний Орлова и Колчака говорит о том, что пришедшие не знали того, что знал адмирал. «…Затем мне совершенно определённо заявили, – рассказывал Колчак, – что Семёнов получил инструкцию: мне ни в коем случае не подчиняться». Кто заявил? Может, старый генерал Никонов проговорился, или кто-то другой успел уже сообщить.

Орлов, Пешков и Оленин доложили обстановку и не очень уверенно изложили свой план. Колчак продолжал ходить по вагону, а когда все трое замолчали, с минуту подумал и сказал:

– Хорошо, я сделаю то, о чём вы просите.

Уже вечерело, накрапывал дождик. Достали фонари, и адмирал в сопровождении нескольких человек отправился искать вагон, где сидел атаман.

Через час делегация вернулась. Колчак, выглядевший ещё более угрюмым, приказал ехать. Перрон вдруг заполнился публикой, которую всё это время где-то держали и, видимо, настраивали против адмирала. Потому что вела она себя недружелюбно, а когда поезд тронулся, некоторые дамочки показывали вслед ему кукиш.[861]

Колчак и Семёнов по-разному рассказывали об этой единственной их встрече. Но в общем можно понять, о чём шла речь.

В воспоминаниях Семёнова много дезинформации. Он утверждал, что все эти дни сражался с красными, и однажды ему сообщили, что адмирал прибыл на станцию Маньчжурия и желает его видеть. Семёнов оставил позицию и явился к Колчаку. «По-видимому, настроенный соответствующим образом в Харбине, – продолжал атаман, – адмирал встретил меня упрёками в нежелании подчиняться Харбину, вызывающем поведении относительно китайцев и слишком большом доверии к моим японским советникам, влиянию которых я якобы подчинился». По мнению адмирала, сообщал атаман, Япония и США «стремились использовать наше затруднительное положение в своих собственных интересах», добиваясь ослабления России на Дальнем Востоке. В ответ Семёнов якобы говорил, что в своё время, приступая к формированию отряда, он предлагал Колчаку и Хорвату его возглавить, но они отказались (Колчак тогда был в Японии и вряд ли что-то слышал о Семёнове и его отряде), а теперь отряд окреп, и он, Семёнов, не потерпит вмешательства в его дела и будет давать отчёт «только законному и общепризнанному Общероссийскому правительству». «Свидание наше, – писал Семёнов, – вышло очень бурное, и мы расстались явно недовольные друг другом… От этой встречи с адмиралом у меня осталось впечатление о нём, как о человеке крайне нервном, вспыльчивом и мало ознакомленном с особенностями обстановки на Дальнем Востоке».[862] Надо, однако, заметить, что многие мемуаристы, особенно из числа недругов Колчака, сильно преувеличивают его вспыльчивость.

Колчак же вспоминал, что разговор с Семёновым был совсем не бурным и довольно коротким. «В чём дело? – спросил Колчак. – Я приезжаю сюда не в качестве начальника над вами, я приехал с вами поговорить об общем деле создания вооружённой силы… Я привёз вам денег от Восточно-Китайской железной дороги». Он предполагал передать Семёнову 300 тысяч руб. Семенов отвечал, что он ни в чём не нуждается, деньги и оружие получает от Японии, а от Колчака ему ничего не нужно. Колчак сказал, что в таком случае помощь от дороги ему оказана не будет, а эти деньги пойдут на нужды других частей.[863] Здесь разговор с Семёновым представлен в сильно сжатом виде – как-никак он длился около часа.

Разыгранный на станции спектакль явно был подготовлен, и только посещение Колчаком семёновского вагона не входило в сценарий. Здесь атаману пришлось импровизировать. И он действовал, надо думать, не только под влиянием японских инструкций, но и исходя из своего предвзятого отношения к «господам». В адмирале он видел одного из них. Имелось и опасение, что переход под командование Колчака и Хорвата поставит его в разряд заурядных командиров.

После разговора с Семёновым Колчак с горечью пришёл к выводу, что этот отряд, самый большой, для него потерян. Он перестал интересоваться им и брать его в расчёт. Он утешал себя мыслью, что забайкальское направление, где действовал Семёнов, не имеет первостепенного значения. Иное дело – владивостокское. Станция Пограничная, где сидел Калмыков, была расположена на русской территории. От неё до Владивостока – рукой подать. Занятие Владивостока, с его большими военными складами, сразу решило бы вопрос об оружии. Поэтому главную свою задачу Колчак видел в подготовке имеющихся у него отрядов, главным образом орловского, для операций на Владивосток. Он начал создавать также военную флотилию на Сунгари.

Японское командование разведало о планах Колчака и забеспокоилось. Занятие Колчаком Владивостока не входило в его расчёты. У Колчака состоялась новая встреча с Накашимой. Генерал пообещал поставить вскоре оружие и, между прочим, посоветовал забрать у Семёнова орловскую кавалерию, когда-то ему переданную. Колчак понял, что его подталкивают к новому столкновению с Семёновым. «Я бываю очень сдержан, – говорил он впоследствии, – но в некоторых случаях я взрываюсь». В совете Накашимы он уловил насмешку и провокацию и повёл себя недипломатично. Он сказал, что, наверно, вернул бы эти части, если бы Накашима ему не мешал. А потом выложил всё – и насчёт денег, переданных атаману вопреки его возражениям, и насчёт инструкций, и насчёт инсценировки на станции. А в заключение обвинил генерала в подрыве дисциплины в русских формированиях. На это Накашима обиженно ответил: «Я японский офицер, я никогда не позволил бы себе нарушение дисциплины в каких-нибудь других частях. Вы наносите мне тяжкое обвинение…» – и собеседники холодно расстались. После этого груз оружия был задержан в Дальнем.[864]

Семёновцы же – очевидно, под воздействием японцев – начали задираться против верных Колчаку отрядов. Однажды Колчак получил от начальника одной из станций КВЖД телеграмму о том, что отряд семёновцев во главе с хорунжим Борщевским грабит цейхгаузы и местное население, а сопротивляющихся порет. Колчак выслал туда взвод орловцев. Семёновцы под конвоем были доставлены в Харбин. Адмирал приказал разоружённых солдат отпустить, а хорунжего отдать под суд: «То, что суд постановит, то и сделаю: постановит суд, чтобы его расстрелять – расстреляю, постановит, чтобы послать куда-нибудь – пошлю».

В Харбин срочно примчался Семёнов. В колчаковский штаб явился семёновский представитель в Харбине полковник Л. Н. Скипетров и заявил, что если Борщевского не освободят, он арестует двух офицеров-орловцев. Адмирал ответил, что тогда он арестует трёх семёновцев. Скипетров ушёл со словами: «Ну а я буду арестовывать всегда на одного больше». Разнёсся слух, что Семёнов хочет арестовать самого Колчака. Адмирал продолжал свободно ходить по городу, но на железнодорожной станции сложилось напряжённое положение. 29 мая Будберг записал в дневнике, что «всю ночь адмиральский вагон охранялся орловцами с пулемётами, а стоявший недалеко семёновский поезд находился в боевой готовности, выставив пулемёты из окон и направив их в вагон главнокомандующего».[865]

В конце концов Семёнов отступил и уехал, а Скипетров возобновил свои кутежи с катанием женщин на автомобиле по ночному городу.[866]

Японская военная миссия тем временем стала предпринимать попытки «сманивания» и разложения орловского отряда. К Орлову явился подполковник Куросава и стал уговаривать его перейти к Семёнову. Колчак – морской офицер, говорил Куросава, он не может командовать сухопутными войсками. Подобные же беседы велись и с другими офицерами орловского отряда. Но никто из них, включая Орлова, на уговоры не поддался.[867]

В такой обстановке Колчак решил поспешить с выдвижением орловского отряда на восток. 1 июня он выдвинулся на станцию Пограничная. Но из-за недостатка боеприпасов пришлось задержаться с началом боевых операций. Ни орловцы, ни сам Орлов этой «ссылкой» не были довольны, считая, что здесь они зря проводят время. Плохо на отряд действовало и близкое соседство с всегда пьяными калмыковцами.[868]