Цой-Ли клянусь моему любимому Великому Вождю всего корейского народа дорогому товарищу Ким-Ир-Сену, что всегда буду метко уничтожать его неприятелей, где бы они ни ползали и откуда бы ни высовывались!
Шурик, согласись, что это текст гениален, тут не убавить, ни прибавить, и наши нагоняющие сон брошюры вроде: "Так живут Ивановы",
"Так работает Верховный Совет СССР", "Новые вехи надцатой пятилетки" итд, даже близко не могли стоять с северокорейскими. Мы все это понимали и не сравнивали. Просто я открывал журнал и читал заголовок: "Великий Вождь лично заявил: Дай-ка стрельнуть из пулемета!" А дальше рассказывалось, что однажды "отряд Великого вождя всего корейского народа товарища Ким-Ир-Сена попал в окружение к подлым японским империалистам. Видя сложную ситуацию, в которой оказался отряд, Великий Вождь лично решил стрельнуть из пулемета, уничтожив большое количество противников и нанеся им сокрушительный урон".
И уже никто не работал. Все валялись под столами. Потом вылезали, отхохотавшись, и бурно радовались, что есть на белом свете место, где жизнь еще абсурдней, чем наша. И от этой мысли даже некое подобие тепла по сердцу разливалось.
Вот так мы и трудились последние десять лет великой эпохи развитого социализьма. У всех нас в редакции было всего по два присутственных дня в неделю, а остальные дни мы якобы "работали" дома, читая тексты по диагонали или вообще к ним не прикасаясь. И приходили мы на них, на два присутственных дня, как на праздник, испытывая огромнейшее наслаждение, просто от общения друг с другом.
Состояла же наша редакция из веселых пьяниц-мужиков и красивейших женщин, двое из которых, кстати, были моими бывшими студентками по
МГИМО. Поначалу, помнится, обе весьма смущались, видя меня в столь новой для них ипостаси: небритого, похмельного, общающегося исключительно на "ты" и гоняющего байки с матерком. Потом попривыкли и лишь хохотом заливались от очередного рассказанного мной похабного анекдота. При этом били от восторга ладонями по столу и повторяли:
"Надо же, подумать только, это наш бывший преподаватель! Как это ты попал в МГИМО преподавать?" А я и сам удивлялся…
… Лет шесть тому назад бабы бывшей португальской редакции собрались вместе, вооружившись видеокамерой. Хорошо поддали и стали прямо в объектив со мной разговаривать, рассказывать о своей нынешней жизни, да вспоминать наши золотые дни. И столько ностальгии, столько тоски по прошлому звучит в их голосах, читается в прекрасных очах, что в трезвом виде смотреть сию запись не могу никак. Ну, а коли хорошо вмажу, то нормально смотрится, словно я не здесь, а там с ними сижу за одним столом. Излишне говорить, Шурик, что эта видеокассета – самая мне дорогая из всех имеющихся. Так что я прямо сейчас приму соточку, вздрогну за их здоровье! Дай вам
Господь счастья, девочки! Бог знает, увидимся ли когда еще…
Поехали!…
… А, вот, мужики наши, по-моему, не разу больше вместе не собирались. Так все и разбежались, кто куда: Дмитрий с вновь обретенным бразильским паспортом неизвестно, где живет и что пьет: то ли кашасу ди оуру в Сан-Паулу, то ли паленую водку на Тишинском рынке. Вот, ведь судьба у человека! Родился в знаменитом бразильском городе Сан-Паулу, в семье полностью обрусевших прибалтийских немцев из Риги, да еще по примеру родителей стал коммунистом в 16 лет.
Причем, не просто коммунистом, а так называемым "городским партизаном", то есть, говоря сегодняшним языком, политическим террористом. Как-то даже принял участие в нападении на некую казарму, где они устроили жуткую пальбу.
После той пальбы пришлось ему скрыться от полиции и бежать в соседний Уругвай. Там в 1957 году сели они всей семьей на пароход, да вернулись на историческую родину, в великий Советский Союз. А до отъезда посмотрели в советском посольстве комедию "Карнавальная ночь" и всё долгое плавание радовались, что возвращаются в такое прекрасное и веселое отечество. Родина им тоже очень обрадовалась и послала работать на Горьковский автозавод, где семье была выделена комнатушка в бараке с сортиром на 10 очков, причем во дворе. Побегал так бразильский городской партизан в сортир по морозцу, посправлял нужду в компании десяти соседей по очкам, поработал за копейки на автомобильном конвейере и запил.
Да так больше и не просыхал, даже когда в Москву перебрался и устроился диктором радиовещания на Бразилию. Женился, разводился, снова женился, снова разводился, работы менял, постоянно пребывая в нетрезвом виде. Как-то одна из бывших его супруг Людмила рассказывала мне, как Дима пришел к ней в гости сына навестить.
Пришел и принес с собой три 750-ти граммовые бутыли водки. Та спрашивает, мол, зачем тебе водки столько? А муженек отвечает: Так я ж не на один, а на два дня к вам пришел.
Потом, вдруг, говорит: "Извини я выйду на минуту, забыл кое-что купить". Людмила решила, что у Димы совесть проснулась, оттого, как он к младенцу сыну без подарка пришел, и сердцем малость смягчилась.
Вдруг видит, муженек возвращается и несет еще… маленькую. Вот, мол, посмотрел я, подумал, подумал и решил, что может не хватить.
Тут она его и выгнала со скандалом.
В середине восьмидесятых на пике антиалкогольной войны с народом жил Дима возле Тишинского рынка и там была у него веселая компания, которая в пять утра на рассвете всегда собиралась у помойки с целью похмелиться, ибо именно к этому часу подходил туда человек по прозвищу "Орбита". Орбита в любую погоду одевал стеганую куртку, внутри которой под подкладкой были хитроумно вшиты несколько наполняемых водкой грелок, замысловато соединенные между собой шлангами, конец которых с малюсеньким краником прятался где-то в подоле. Клиенты, в пять утра у помойки собравшиеся, платили Орбите по десятке, тот прямо из подола наливал им по стакану водки и шел к очередным страждущим в следующий двор. А если его прихватывали менты, то усиленно хлопали по бокам в поисках водочной емкости и, естественно, не находя, отпускали с миром. Каждый раз, придя в редакцию, Дима столь смачно живописал рассветные посиделки возле помойки в ожидании Орбиты, что я заочно знал всех их участников.
Например, Звездочет. Работник какой-то обсерватории, старший научный сотрудник, астроном. Запил потому, что так много звезд на небе. Или
Брокгауз и Ефрон. Это был один и тот же человек, причем весьма тонкой и интеллигентной натуры, горячо любящий родной русский язык.
А звали его то Брокгаузом, то Ефроном, но чаще обоими именами вместе, ибо работал он в редакции Советская энциклопедия, составляя иностранные словари. Запил же когда прочел в нью-йоркском словаре русского мата, что столь емкие, точные, смачные, а главное столь разные русские слова "разъебай" и "распиздяй" переводятся на английский язык убогим irresponsible. Еще там был Бомбардир, бывший артиллерийский офицер. Однажды к ним в часть привезли орудие и сказали, что, мол, безоткатное, ну тот и поверил. Потом пальнул с него, а оно, блин, откатилось. Вот, он и запил.
Так жил-поживал бывший бразильский городской партизан до конца восьмидесятых годов, когда, вдруг, закодировался у гипнотизера, который внушил ему к алкоголю резкое отвращение. Посему жизнь свою значительно продлил. В июне 95, когда я впервые после отъезда в
Канаду вернулся домой, то, встретившись с Димой, даже не сразу его узнал. После семи лет трезвости лицо у него полностью потеряло кирпичный цвет. Он был исключительно элегантно одет, гладко выбрит, ухожен, пах дорогим французским одеколоном. Занимался серьезным бизнесом, регулярно мотался между Москвой и Сан-Паулу и носил в кармане вновь обретенный бразильский паспорт, гордо его демонстрируя. Я спросил, как поживают друзья-собутыльники с помойки возле Тишинского рынка, и оказалось, что всех до одного уже нет, сгорели от пьянства, поскольку вовремя не закодировались.
Нынче же Дима исчез, его никто не видит, но все говорят, что он снова пьет и даже еще хуже, чем раньше. Вот только сведения расходятся. Одни утверждают, что развязался он и запил в Москве, а другие, что в Бразилии. В общем, эмигрировал Димон в прошлую жизнь.