А в это время японский миноносец уже высаживал десант на «Орел».
Старший врач со своими санитарами, в число которых вошел и Новиков, успел привести в относительный порядок носовой лазарет с аптекой и организовал переноску туда раненых офицеров. Раненого командира поместили в отдельную каюту. Он пришел в себя и спросил: «Почему броненосец стоит?» Ему сказали, что эскадра прорвалась и поджидает отставшие суда. По словам доктора, часы командира были уже сочтены. Скоро он впал в бессознательное состояние. Доктор объяснил японцам состояние командира и просил его не тревожить.
Перед высадкой японцев на корабль были уничтожены шифры, сигнальные книги, судовые документы и выброшено содержимое денежного сундука, в котором находилось до 100 тысяч рублей золотом.
С разрешения старшего офицера ревизор выдал всем офицерам в счет жалованья по 40 английских фунтов, имея в виду, что все лишились платья, белья и вещей. Оставшиеся на корабле офицеры собрались в лазарете, где находились и раненые. Достали консервов и сухарей. Немного утолили голод. После сверхчеловеческого напряжения в бою у всех наступил упадок сил.
Японцы расставили часовых у всех сходов в погреба и машины, а в остальных верхних помещениях предоставили ютиться нашей команде. Японские механики и машинисты спустились в машину и пытались освоиться с механизмами, забрали из каюты старшего механика чертежи, но, видимо, не могли разобраться с системой трубопроводов и с клапанами. Прежде всего они наладили работу динамо-машин и восстановили судовое освещение.
С помощью своего вестового и одного санитара я обошел все палубы и записал полученные кораблем повреждения. Это мне удалось выполнить без противодействия японцев. Я обошел батарейную, верхнюю палубу и спардек. Встречавшиеся матросы обращали мое внимание на все наиболее существенные повреждения и передавали подробности боя.
Под вечер я перебрался в адмиральскую столовую, откуда был выход на ют, и устроился там на уцелевшем диване. Новиков принес мне из шхиперской мой чемодан, а из разбитой каюты — уцелевшее пальто, и мы устроились вместе с ним.
Выйдя на ют, я уже не нашел никаких признаков японской эскадры. Их корабли разошлись искать наши рассеянные суда. Вдали за горизонтом слышались глухие раскаты выстрелов из тяжелых орудий. Сердце сжималось от боли при мысли, что где-то японцы добивают остатки нашей эскадры.
Проснувшись на рассвете, я ощутил, что корабль получил значительный крен на правый борт. Японцы, видимо, волновались. Ими был подан сигнал тревоги, вся команда выбежала на ют и стала под ружье. Приблизился миноносец, готовый снять своих людей. Крен дошел градусов до восьми, но на этом остановился. Когда японцы увидели, что корабль далее не валится, они снова вернулись на свои посты и в машину. Через несколько времени им удалось выпрямить корабль.
Оказалось, что японцы долго не могли найти клапан от одного из машинных кингстонов и обратились к нашим трюмным. Те показали нужный кингстон, но попутно открыли клапан на трубе затопления, связанной с тем же кингстоном. Когда японцы открыли кингстон, то вода пошла не только к вспомогательному холодильнику, но по трубе затопления начала распространяться под настилами машинного отделения и вскоре показалась выше настила. Японцы, не понимая, что происходит, выбежали из машины, но при этом закрыли кингстон и затопление само собой прекратилось. Успокоившись, они пустили трюмную помпу и вскоре осушили машинное отделение.
Утром 16 мая им уже удалось наладить работу машин и котлов, поднять пары в нескольких котлах, и корабль двинулся малым ходом по назначению под конвоем миноносца. Так как повреждения корабля по корпусу были весьма велики, то японцы опасались вести его далеко к своим главным базам на юге — в Сасебо или Нагасаки, а направились к ближайшему порту на побережье Японского моря — Майдзуру, чтобы там произвести предварительные исправления и заделку пробоин, близких к ватерлинии.
Наш командир Юнг доживал последние минуты. Он оставался в неведении, куда идет корабль. При нем неотлучно находился вестовой Назаров и часто заходил доктор Макаров. Под конец сознание на момент вернулось к нему, и он узнал служившего ему нянькой вестового. Теперь, когда догорали его последние силы и он сознавал, что прощается с жизнью, он более уже не говорил о бое, не вспоминал эскадру, не расспрашивал о судьбе кораблей. Все его помыслы перенеслись за 10 тысяч верст к далекой России. Подозвав к себе вестового, он говорил ему, что Россия скоро возродится, что ее озарит солнце свободы. И с просветленным взором, который созерцал что-то доступное и понятное ему одному, покончил расчеты с жизнью. Его похоронили, с разрешения японцев, в море, по морскому обряду. Погребение сопровождалось ружейным салютом японцев, а младшему штурману Ларионову японский штурман «Орла» дал точную выписку координат, где был погребен в море командир нашего броненосца.
17 мая в 12 часов дня броненосец «Орел» под японским флагом был введен в защищенную со всех сторон горами бухту военного порта Майдзуру. Всех раненых японцы немедленно сняли с корабля и направили в военный госпиталь. Вместе с ранеными офицерами «Орла» попал в госпиталь и я. Здоровых офицеров и матросов отправили в карантинный изолятор, а затем далее на юг Японии, в лагерь военнопленных.
После годового пребывания и работы на «Орле» еще с Кронштадта, я простился с палубой этого корабля, чтобы уже никогда не вступать на нее.
Начиналась новая глава жизни.
Глава XXXVI. В госпитале Майдзуру
20 мая. Все офицеры, находящиеся в госпитале Майдзуру, получили разрешение послать через французское посольство телеграммы и короткие письма в Россию своим родным.
Я послал родителям телеграмму и короткое письмо с сообщением, что нахожусь в госпитале, пока срастется ахиллово сухожилие левой ноги, поврежденное еще до боя при погрузке угля.
25 мая. Жизнь в госпитале вошла уже в определенную колею. Для 11 офицеров «Орла» отведена огромная чистая палата, занимающая весь верхний этаж двухэтажного деревянного барака. В нижнем этаже размещены 24 человека раненых матросов из команды «Орла».
Почти все раненые подают надежды на скорое выздоровление. Наиболее тяжело положение нашего второго артиллериста лейтенанта Гирса, который настолько обгорел при воспламенении патронов в 6-дюймовой башне, что лишился кожных покровов всей верхней части тела. Доктора сказали нам, что он не выживет.
Из других раненых наиболее серьезно пострадали башенные командиры: лейтенант Славинский из левой носовой 6-дюймовой башни и мичман Щербачев, командовавший 12-дюймовой кормовой башней. Оба получили попадания мелких осколков в глаза через прорези в колпаках башенных командиров, а также контузии и ранения в голову. По мнению докторов, обоим придется удалить по одному раненому глазу.
Японцы приносят нам свои газеты я переводят все сведения, касающиеся нашей эскадры и участи отдельных кораблей. От них мы узнали, что командующий эскадрой адмирал Рожественский с его штабом был взят в плен на миноносце «Бедовый» 15 мая и уведен в Сасебо. Сам адмирал тяжело ранен в голову с повреждением черепа. Того навестил его в госпитале. В ночь с 14 на 15 мая погиб от минных пробоин со всем экипажем броненосец «Наварин». Броненосец «Сисой Великий» и крейсер «Нахимов» затонули у островов Корейского пролива от артиллерийских и минных пробоин. Команды их спасены. «Мономах», ночью подбитый миной, добрался до острова Цусима и там затонул, успев высадить команду на берег. Броненосец «Адмирал Ушаков», крейсера «Светлана» и «Дмитрий Донской» были потоплены 15 мая в одиночку после жаркого артиллерийского боя. Часть их команды подобрана на воде японскими судами. Транспорт «Корея», буксир «Свирь» и миноносец «Бодрый» ушли после боя в Шанхай.
Что касается адмирала Энквиста, то он отступил ночью 14 мая с крейсерами «Олег», «Аврора» и «Жемчуг» на юг и 21 мая пришел в Манильскую бухту на Филиппинских островах. Вероятно, этот отряд будет разоружен. До Владивостока дошел самый слабый из всех крейсеров — «Алмаз», в свое время строившийся в качестве яхты для наместника адмирала Алексеева.