Особо шустрых воевода сам сбивал перунами гремучими — воздавал большую честь сотникам-стору-ким. Но не тратил добрых дротиков зря, берег и другим наказывал беречь.

Овила убило глыбищей прилетевшей, не успел отскочить. Так и прижало к кладке. Ворон пробовал откатить треснувший камень. Не смог. Только рукой махнул. Жалко было Овила, сколько с ним на Скрыт-не пожили, сколько домов поставили, скольких мальцов в свет вывели, ратному делу обучили. Жизнь долгую прожил, а помер в мгновение одно, с мечом в руке.

— Светлый вырий тебе, друже! — только и просипел Ворон.

И снова к желобам. Не было покоя, и не пред-видилось.

А потому, когда заорал вдруг будто полоумный совсем рядом молодой вой, бывший его посыльный со Скрытая, Ранок светлокудрый, вздрогнул, голова кругом пошла.

— Горят! Горят!!!

Ворон насупился, приготовился обложить мальчишку по всей строгости, может, и оплеуху закатить. Но невольно поглядел, куда указывал рукой Ранок. Там, вдали, у самого леса полыхало ярьм пламенем сразу в пяти местах, черный дым взвивался к небу… А главное, не били — не били больше в стены, в башни, в людей страшные камни, пущенные будто рукой исполинов-титанов. Передышка настала. Ай да Жив, молодец!

— Металки пожгли, — сначала сказал шепотом, а потом во всю глотку проорал Ворон. — Пожгли-и-и, мать их!

— Ор-рра-а!!! — зашелся пуще прежнего Ранок. И вдруг повалился Ворону на руки. Пущенная снизу стрела опереньем черным торчала из горла. Воевода медленно опустил убитого на кладку, прикрыл глаза. Сколько таких уже, не счесть. Подручные унесут в холодный погреб, там лежат мертвецы. А потом… после битвы, коли верх взять удастся, будет им одна большая общая крада, будет тризна. А не будет победы, возьмет Крон город — свалят в яму всех, для Крона они изменники. Жалко парнишку. Хоть и ушел на привольные Велесовы пастбища, в светлую новую жизнь. А все равно жаль!

Еще одной стрелой чуть не сбило шелом с седой головы, боль от удара резко отозвалась в виске. Ворон пригнулся. И увидал, что Ранок смотрит на него широко раскрытыми голубыми глазами… мертвым стекленеющим взором. И увидел еще, что сам отражается в его глазах — страшный, черный, старый, это ему бы лежать давно с таким вот взором остановившимся. ему бы тлеть в земле или гореть на краде, а он всех пережил… хотя первым всегда шел навстречу смерти.

Ворон поднял бездыханное тело на руки. Понес вниз, сам. Ноги подгибались от старости и усталости, качало из стороны в сторону, того и гляди свалишься со ступеней. Но он шел.

Внизу не было дружин, Ворон невольно удивился, куда ж они подевались, столько воев перетекло со склона внешнего в ворота… и нету почти никого. Он донес Ранка до старой башни, спустился в проем. Глаз не сразу привык после огня и света к полумраку. Сперва Ворон увидал ряды мертвых тел, теснехонько и ладно сложенных одно на другое. Шагнул туда… И вдруг заметил Жива. Князь сидел на огромной каменной плите, тер руками виски, даже в темнотище было видно, что он то ли болен, то ли смертельно устал.

— Жив? — воскликнул Ворон, не выпуская тела из рук.

— Ты почему стену бросил? — спросил князь недовольно.

Ворон отнес мертвого к его сотоварищам, уложил без спешки. Потом вернулся к Живу, присел рядом.

— Без меня справятся, — доложил коротко, — наша берет.

Уральцы держались стойко. У многих рысьи шкуры на плечах стали из серых черными от спекшейся крови — и своей и чужой. Наседающих коней били тяжеленными палицами в грудь, кони таких ударов не выдерживали. А всадники не успевали сверху достать бьющего копьем или мечом, стрелы и дротики опережали их.

— Рысичей с налету не возьмешь! — приговаривал седой воевода с Урала.

Он дрался плечом к плечу со Скилом. Но и он понимал прекрасно — надолго их не хватит. Десятеро только и осталось. А Кроновы вон все напирают и напирают. В кольцо взяли. Могли бы и с расстояния стрелами побить, да, видно, все лучники у них на осаде.

Скил размахивал мечом. А сам мысленно прощался со своей доброй и любвеобильной вдовушкой. Из такого кольца живым не выберешься, он понимал это очень хорошо. На пощаду рассчитывать мог только безумец. Значит, впереди смерть — скорая, неминуемая. Впереди — светлый Ирий. Если он продержится до конца.

Но руки слабели с каждым мгновением — булатный меч не павлинье перо. Скил твердил одно — только бы не упасть! только бы не упасть!

И все же упал. В глазах потемнело от удара, которого не видел. По затылку словно свинец расплавленный разлился. Он полетел носом в вытоптанную траву, на искалеченные тела… все перемешалось. А когда, изнемогая от слабости, с лицом, залитым кровью, начал подниматься, на поляне творилось что-то несуразное. Конные дрались с конными, хотя он точно помнил даже в полубессознательном состоянии, что кони были только у Кроновых воев.

— Орра-а!!! — кричали и те и другие. — Ор-р-раа!!!

Когда в глазах стало проясняться, Скил различил наконец — дружинников били вой в шкурах на голое тело, длинноусые и бритоголовые, ни на одном не было шелома. Зато сил у этих всадников было побольше, нерастраченных сил. Они рубили изможденных дружинников, сшибали с коней. И носился мех ними на вороной кобылице с длинной гривой всадник странный, не похожий ни на тех, ни на других — легкий, быстрый, в тонком кожаном доспехе на стройном юношеском теле. Длинные русые волосы его были сплетены позади в толстую косу, а сама коса вилась вкруг шеи, предохраняя ее надежней бронзы. Всадник этот покрикивал на бритоголовых, указывал что-то, вздевая меч, и его слушались.

— Сюда… — прохрипел Скил, начиная догадываться, что это за вой.

Теперь он видел, как многие из них подхватывали на своих лошадок уцелевших уральцев, уносились прочь. Оставшиеся добивали Кроновых людей. Но не гнались за бегущими.

— Этого взять! — громко выкрикнул легкий всадник, тыча издали в шатающегося, готового снова упасть Скила.

— Возьмем, а то как же! — прозвучало сверху знакомым голосом.

Скил не успел обернуться, как жилистая и крепкая рука Сугора ухватила его под мышку, закинула поперек коня. Так же внезапно, как и налетели, всадники помчались с поля боя. Скил стонал, голова от тряски болела люто. Но надо было терпеть, а светлый Ирий обождет его до лучших времен. На скаку Сугор вырвал у него меч из намертво сжатого кулака, пояснил:

— Еще уронишь, вояка!

Скил не обиделся. Не врагу отдал оружие, другу и брату — он теперь его кровный брат. Скакали долго. Боль из острой постепенно сделалась глухой, живым грызущим зверьком ворочалась под сводами черепа. А~когда остановились, Скил сполз вниз без помощи, разлегся на густой и сочной траве-мураве, уставился в небо темнеющее. Скоро ночь. А значит, конец бою. Как там, на Олимпе?

Старейшина Гулев подошел к лежачему молча, склонился, заглянул в раскрытые глаза… и понял: ближний боярин Великого князя Жива спит. Так и заснул, не смежив век… видно, устал шибко. Гулев встал, распрямил затекшую спину. Что там спрашивать, и так ясно все — уже семь тысяч воев перешло из крепости стольной в его становище. Томятся, ждут приказа. Только рано еще.

Посыльный от стен подскакал к Крону весь взмыленный, черный, словно преодолел не один переход да впридачу побывал на том свете. Корзно на нем и рубаха обгорели наполовину, на лице была сажа.

— Пробили, князь! — закричал с ходу. — Пробили стену!

Крон довольно хмыкнул. Еще бы не пробить — он знал все слабые места Олимпа. И потому лишь для отвода глаз послал воев с таранньми бревнами к Южным и Западным воротам, по Восточным бил из камнеметов. Но главная, неведомая изменникам, осадная дружина под прикрытием дощатых навесов вбивала клинья меж камней, из коих был сложен низ Восточной стены далеко от ворот. Там работали умельцы — без лишнего шума, без ора и ругани, не привлекая к себе внимания. Конечно, и их поливали сверху жидким огнем, и в них пускали стрелы. Но на стены они не лезли, а потому осажденные тратили на них припасов поменьше. Под покровом темноты подтащили бревно с сотней поперечных рукоятей, с литым железным бараньим лбом. Распаренные, намоченные клинья сделали свое дело, поколебали кладку, пустили по ней паутину извивистых трещин. А кладка была здесь потоньше, чем в иных местах — не видно то было снаружи, да изнутри камень еще три десятка лет назад осыпался в землетрясение давнее. Все учел Крон.