Агриппа углубился в чертежи. То со злостью отшвыривал пергамент, рвал на мелкие кусочки, то брал новый, проводил уверенно несколько линий. Потом, оторвавшись на миг от чертежа, набрасывал на восковой дощечке цифры и кидал Октавиану:

— Перемножь. Ты числовые ряды Фалеса знаешь?

— Нет, я уж лучше на дощечке.

— Ладно, только внимательней. Тут знания не нужны, было бы внимание.

Они работали до зари. Наконец Агриппа встал и потянулся:

— Я еду к себе на загородную виллу. Могу тебя взять. Хочешь?

— Еще спрашиваешь!

На вилле Агриппа сразу же прошел в свою мастерскую, где никто, кроме него, не смел работать. Старательно протер инструменты, смахнул пыль с верстака и, мурлыкая какую-то незамысловатую песенку, принялся мастерить остов суденышка.

— Умеешь хоть немного шить? — кинул он не оборачиваясь. Октавиан недоуменно пожал плечами:

— Попробую!

— Вот холстина, вот чертеж парусов, размеры внизу. А вот корабельная игла и суровые нитки. Займись, нужно три пары парусов. — Он достал из бочонка замоченные дощечки и, осторожно сгибая, начал пригонять их к каркасу.

Октавиан, сидя на груде свежих душистых стружек, залюбовался своим полководцем. Поймав его взгляд, Агриппа прикрикнул:

— Смотри на паруса, а не на меня! Ну, не моргай, не моргай, не выжимай слезу. Эх ты, Кукла, обиделся? — Он опустился на груду стружек рядом со своим повелителем.

— Чего мне обижаться? — Октавиан отодвинулся. — Я к твоим грубостям привык.

— Дай помогу, а то до февральских ид копаться будешь. Вот так, а теперь пойдем. — Свернув готовые паруса, Агриппа подобрал валяющиеся на полу бруски. — Пошли!

В глубине запущенного сада с одичавшими яблонями и алычой пылал горн. Двое балеарцев с суровыми, загорелыми дочерна лицами и крупными мускулистыми телами трудились в кузнице. Их господин приветливо поздоровался с ними.

— Это не рабы, а мои пленники, — пояснил он другу. — Я снял их с палубы тонущего корабля и сохранил им жизнь. Победим Помпея — верну им свободу. Они хорошо работают, и я их не обижаю. Не обижаю вас, воины моря?

Балеарцы, широко улыбнувшись, дружно кивнули.

— А теперь ступайте. — Агриппа сам встал у горна.

Ковал, припаивал, приколачивал одетые железными клювами брусья к бортам корабликов.

— Все сам? — удивился Октавиан. — А они что, не могут?

— Нельзя им! Пираты, да и Антоний с Лепидом, увидят моих "воронов" лишь в бою. Ну вот и ожили мои кораблики! На, неси этот домой, а те два я сам потащу. Покушаем, поспим, а к вечеру испытание на плаву!

— Подожди, подожди. — Октавиан ласково погладил обшивку корабля. — Мы забыли их назвать!

— Это мы сейчас! — Агриппа взял самый большой кораблик. — "Арго"! А тот "Никэ", а этот... — Он задумчиво повертел в руках последыша, самого пузатенького, со смолистыми капельками на обшивке.

— Как твою пиценскую козу звали, ту, что шесть волков насмерть забодала? — вдруг вспомнил Октавиан.

— У нас всех коз зовут Бяшками, — удивленно ответил Агриппа. — Что это ты мою сказочку вспомнил?

— Вот и назовем его в честь твоей землячки Бяшкой!

— Военный корабль "Бяшка"? — Агриппа расхохотался. — Пусть "Бяшка"! Твоя воля, мой император!

V

За обедом гостеприимный хозяин нехотя ел искусно запеченных в тесте цыплят и вздыхал, как трудно в доме без хозяйки.

— Приготовить обед и то не умеют! А самому некогда! Всюду грязь, бестолочи! В походной палатке больше порядку было. Веришь ли, на днях сам одежду чинил...

— Женись!

— Кукла, я уже два года как женат!

— Я и забыл. Тогда возьми Лелию в Рим. Где ты ее прячешь?

— Там, где ее хорошо стерегут, — жестко отрезал пицен. — Зачем мне вражьи уши в доме? — Он отломил кусок лепешки и, откусив, вздохнул: — И это не могут! Лепешка должна быть сверху румяная, а внутри мягкая и жирная. Я уж хотел отца с матерью сюда выписать, так ведь замучит старик нравоучениями! Он и Суллу видел, и Мария видел, и у Помпея воевал, а я вот против Помпея воюю! Моему старику это нож в сердце. — Агриппа выхватил из подливы ножку цыпленка и кинул на тарелку дружку. — Ешь, Кукла! Вечером опять работать будем!

— Вовсе неплохо у тебя готовят. — Октавиан осторожно отломил корочку. — А почему бы тебе не взять в дом какую-нибудь из твоих Агриппин? Октавия с радостью научит твоих девочек всему.

— Моим сестрам нечего делать в Риме. Они не потаскушки! — с неожиданной осторожностью отрезал Агриппа.

Заметив, как потупился Октавиан, он прибавил уже мягче

— Они — деревенские девушки и счастливы у себя в горах. Старшие, наверное, уже повыходили замуж за хороших парней, своих же пицен. Я им совсем не нужен. Никого на целом свете у меня нет, кроме тебя, а ты обижаешься... Не знаешь что как под злую руку изобью тебя, так потом мне самому еще больней, чем тебе!

— Я это знаю. — Октавиан тихонько улыбнулся. — Поэтому мне тебя всегда жаль, когда ты злишься.

Агриппа поморщился и, чтобы прекратить этот чересчур уж чувствительный разговор, громко хлопнул в ладоши. Красивая девушка-рабыня с целым водопадом черных шелковистых косичек и насурьмленными ресницами внесла на золотом блюде огромный плод. Его темно-зеленая плотная кожура блестела, как отполированная.

— Водяное яблоко Бактрианы, —  с гордостью пояснил Агриппа, — растет прямо на земле в полупустынях и впитывает сладость подземных вод. Подай меч, Лидия. Постой, я сам возьму.

Он встал и, сняв висевший на стене меч, разрубил таинственный плод и сам залюбовался его алой сахаристой мякотью.

— Ешь друг. — Он положил половину плода на тарелку своего гостя. — Он очищает кровь и утоляет жажду. Финикиец, что привез эти яблоки в Остию, сперва вез их караваном через Армению, Фригию и Сирию, а потом уже на корабле в бочках с песком. И запросил столько серебра, сколько весит каждое. Я купил два. Одно сам съел со своими кормчими, другое для тебя приберег.

Агриппа аккуратно сплюнул на блюдечко мелкие черные зернышки.

— В Африке у Лепида на своих наделах много наших ветеранов живет. Пошлю им зерна Бактрианского яблока. Пусть разводят. Ты же слышал, стоит столько серебра, сколько весит. А будет их много —  все полакомиться смогут! — Агриппа отрезал тоненький ломтик от своей половины плода и протянул рабыне: — На, Лидия, попробуй и ты и ступай. Не люблю, когда мне в рот смотрят... Погоди, погоди, моя голубка! Не тебя ли сегодня на заре встретил, когда возвращался домой? Ты, как птичка, выпорхнула из кустов и помчалась прочь. — Он засмеялся. — С кем была? Не смущайся, дело твое. Родишь италика, дам вольную и в приданое подарю из своего имения надел в шесть югеров, только пусть подлец на тебе женится. Не красней, не красней, моя скромница. Императору нужны солдаты. Знаешь, — обратился он к Октавиану, — полукровки, которым обещано римское гражданство, сражаются как львы! Куда лучше твоих квиритов!

VI

Когда солнце касается краем болот Маремы, от моря, точно надувая паруса ночи, поднимается бриз. Зимой он смягчает. Резкий холод горного воздуха, падающего лавиной с вершин на семихолмие, летом умеряет зной и овевает прохладой пригородные сады.

Октавиан поднялся с камня, на котором сидел, обняв колени руками и наблюдая полеты стрекоз. На солнце их крылышки сверкали, как драгоценности, а в тени казались совсем прозрачными, невесомыми, точно сотканными из воздуха. Kонечно, по мнению Марка Агриппы, он опять бездельничал, но ведь одно из самых приятных удовольствий в жизни — это полугрезы-полуявь, когда как будто ничего не видишь, ничего не слышишь и ни о чем не думаешь, но где-то звучит тихая-тихая музыка, в голове крутятся неоконченные строфы, a все окружающее становится вдруг таким четким, освещается изнутри таким ясным светом, как резьба на зажженном светильнике. Куда уж требовать от Непобедимого понимания такие вещей, когда он и Софокла, и Еврипида именует греческими побасенками, а перлами поэзии считает пиценские песенки!