XII

Рейн, Чистая река, быстрый и пенистый, низвергался с альпийских круч. Его струи отделяли земли Галлии Трансальпийской от никому не ведомых Германских лесов. Затерявшись в этих чащобах, можно жить, дышать и не бояться...

Децим Брут метался по берегу. Он был покинут всеми, последние рабы бежали от него. Месть Антония и Октавиана делала возвращение в Италию невозможным. Путь на Восток к Марку Юнию и Кассию пересекали многочисленные опасности. Децим никогда не был фанатиком. Цезарь мешал наживаться, он ненавидел Цезаря. Теперь Цезарь устранен, но вместо одного Цезаря вставали цезарианцы, безликие, безымянные, неисчислимые. От них одно спасение — бегство, добровольное изгнание... Но шалаш перевозчика был пуст. Децим звал, кричал, никто не отозвался. Вечерело. Ветер крепчал. Быстрая река покрылась белыми барашками.

Децим уже решил переночевать на галльском берегу, как заметил приближающихся к переправе людей. Это были галлы в меховых штанах и шапках, румяные и длинноусые. Брут обрадовано окликнул будущих попутчиков.

— Вот и хорошо, — приветливо отозвались галлы, — вместе веселей.

Заискивающе улыбаясь, Децим подошел к ним. Он свободно говорил на местном наречии и, рослый, плечистый, легко мог сойти за жителя Трансальпинии.

— Хорошо б переправиться засветло.

— Подождем утра, — старый галл покосился на разбушевавшуюся реку, — может, утихнет.

— А может, хуже разыграется. Я б поблагодарил. — Децим осекся, заметив, как невысокий коренастый человек в плаще разглядывает его в упор. — Правда, я заплатил бы...

— Я и так у тебя в долгу; ростовщик. — Сильвий сбросил плащ и рывком кинулся на бывшего сенатора. — Узнаешь, собака? Ты разорил мой дом, твой вилик погубил мою сестру! Не мог я тогда долг выплатить. Ну, с процентами получишь! — Держа одной рукой поверженного врага за горло, Сильвий быстро наносил удары ножом. — Получай все двадцать! За мой очаг, за сестру, за эргастул! А вот и проценты за Цезаря!

Он отсек голову Децима.

— Братья, в поясе у пса кое–что зашито. Это ваше, вы помогли мне изловить кровопийцу. А мне хватит моего... Расплатился сегодня. — Сильвий плюнул в мертвое лицо. — Получай, ростовщик, получай долг сполна!

ХIII

После долгих и нудных переговоров недавние враги решили встретиться на острове посередине реки. Два легата Октавиана и двое доверенных Антония обшарили весь остров, не спрятаны ли где засады или сосуды с греческим огнем.

В центре острова разбили пурпурный шатер. В середине шатра поставили стол двумя ножками по одну сторону от линии центра, двумя ножками по другую. По краям стола высились два кресла: одно на территории Антония, другое на императорской земле.

Обе высокие договаривающиеся стороны, без оружия, в прозрачных туниках без рукавов, чтобы некуда было спрятать меч или даже кинжал, должны были встретиться в полдень в этом шатре.

Антоний прибыл первым и покорно ждал.

Император вошел легкой торжествующей походкой, вскинув златокудрую головку.

Беседа длилась до полуночи. Расстались довольные друг другом. Войска радостными криками приветствовали мир.

Клодия, стоя в толпе легионеров, толкала соседей в спину:

— Кричите, чтобы император избрал меня своей подругой! Громче, доблестные воины, громче!

Молодой центурион, паясничая, завопил:

— Бамбино! Сделай Клодии удовольствие! Женись на ней!

—  Женись, женись! — закричали выстроившиеся по обеим сторонам реки когорты. — Тогда поверим вашему миру!

— Подари Марку Антонию внука!

— Да здравствует внук Цезаря и Антония!

Вожди стояли рядом на плоту. Антоний дружелюбно обнял Октавиана:

— Что ты скажешь, зятек?

— Я покоряюсь воле моих легионов.

Прощаясь, Антоний задержал в руке пальцы Октавиана и как бы вскользь бросил:

— Необходима диктатура, но коллегиальная. Второй триумвират — ты, я...

— И Марк Агриппа, — быстро вставил император.

— И Эмилий Лепид. Марк Випсаний Агриппа не имя для Рима.

— Лепид – пьяница.

— Э, мой друг, люди топят рассудок в вине, а Лепид черпает в нем мудрость. Он, пьяный, прямо гениален.

— Я согласен. — Октавиан посмотрел поверх головы союзника.

— Если ты мне будешь другом, — веско проговорил Антоний, — нам понадобится осел, чтобы везти наши грехи. Вдвоем мы всегда сделаем так, что Лепид останется виноватым, и Рим будет его клясть за все промахи триумвирата.

— Я буду тебе верным другом, как ты был Цезарю.

Антоний обрадовано расплылся в простодушной улыбке.

Глава четвертая

I

Великолепие южной осени одело Рим в пурпур. Пунцовые ветровые облака роняли в Тибр пламенеющие отблески, а вдали мягкие контуры лесистого Соракта расцветились темно–красным и золотым. В самом воздухе, чистом и солнечном, дышала крепкая свежесть вина и осени.

Квириты стекались на форум. Впервые за много лет властители Вечного Города вспомнили о воле народной. Триумвиры просили собрание народа римского утвердить их чрезвычайные полномочия для устройства дел державных. Рим стоял на краю пропасти. Однако пока не находилось нового Квинта Курция, чтоб ринуться в бездну и этой искупительной жертвой спасти родной город, зато уже в течение полустолетия каждый доблестный квирит пытался столкнуть в разверзтую бездну соседа.

— Италия, как Кронос, пожирает своих детей. Пора прекратить братоубийственные смуты! — провозгласили триумвиры.

Зеваки плотной стеной оцепили улицы.

На форуме Романум двенадцать триб[40] Рима, разбитых по центуриям, выстроились приветствовать новых властителей мира. Все понимали – голосование не больше чем формальность. Воля народа римского давно предрешалась в палатках полководцев. Но поглазеть хотелось каждому. Крыши близлежащих храмов и домов, перекрытия портиков, окаймляющих форум, кишели любопытными.

Львиный облик Антония, опухшее лицо Лепида, умное и злое, со странным противоречивым выражением безразличия и острой наблюдательности, детская миловидность наследника Цезаря привлекали всеобщее внимание.

Антоний и Лепид предстали на трибуне, облаченные в тяжелый пурпур и металл доспехов. Октавиан, тоненький, светлый, как солнечный лучик, стоял между ними в простой белой тунике. Он держался просто и с достоинством.

В народе шепотом из уст в уста передавали: "В древних книгах судеб человеческих начертано: родится Младенец и избавит Рим от смут. С воцарением Дивного Дитяти вечный мир и радость засияют на земле".

Набожный Меценат еще за несколько дней до народного собрания посетил всех гадателей. Этрусское золото открыло римским жрецам истину, скрытую в грядущем. Вещим Девам Сивиллам Марк Агриппа сам отнес половину мутинской добычи.

Однако голосовать он не собирался. Воины не вмешиваются в дела гражданские. Агриппа наблюдал. По его знаку переодетые рабы Мецената бросали под ноги Октавиану розы и вопили славословия.

Растроганный любовью народной, сын Цезаря, отвечая на приветствия, очаровательно улыбался. Какая–то женщина в умилении всхлипнула.

Агриппа невольно подивился актерскому таланту своего друга. Каждый жест, каждая улыбка были точно рассчитаны. Октавиан знал римскую толпу и уже прочно вошел в роль.

Гул приветствий вывел пицена из задумчивости.

Взявшись за руки, триумвиры глубоким поклоном благодарили народ римский за доверие. Целуя священный меч Ромула Квирина,[41] они присягали не обмануть надежды Вечного Города.

— И Италии! — выкрикнул Октавиан. Клиенты Мецената грянули:

— Аве Цезарь!

Толпа восторженно подхватила. Рим уверовал в Божественное Дитя.