Триумвир, рассмеявшись, вышел.

XI

Когда Октавиан вернулся сказать, что ванна готова, его друг, растянувшись на полу, крепко спал. Император тихонько позвал, но спящий не шелохнулся. Октавиан опустился рядом и с нежным сожалением взглянул на измученное, обросшее жесткой курчавой бородой лицо. Взял голову друга на колени, но тот даже не почувствовал этой осторожной ласки.

Напряжение зимы, многомесячная борьба со столетними соснами-великанами, с суровой природой гор, ветрами и вьюгами Эпира, полная опасности и бешеной езды дорога — все сказалось разом. И Марк Агриппа вынес это. Но ради чего он не щадил себя? Всегда и всюду был на высоте, ничего не просил, отклонял награды и почести. И император нищ перед своим воином. Ничем нельзя наградить эту беззаветную преданность!

Октавиан задумался. Всю жизнь он, как пустой сосуд, впитывал в себя чужие силы, жил их животворной влагой. Двадцать два года тому назад Цезарь вдохнул в недвижный комочек свое тепло — и недоносок ожил. Бабушка и сестра согревали ребенка нежностью — и он развивался. Не успел возмужать, тысячи тысяч человеческих душ влили в него свои воли, возложили на него лучшие чаяния. И болезненный робкий мальчик вырос в божественного императора. Но у него нет своей воли, своих желаний. Он эхо чужих воль. Пустой и инертный, он живет огромной силой любви народной, вложенной в него...

Ночь уступала свету. Тьма за окном бледнела. Агриппа вскочил:

— Меня ждут!

— Как! Не отдохнув, не сказав мне ни слова?

— Говори, пока одеваюсь. Минута — и та дорога...

— Я долго не увижу тебя?

— Пока не победим!

— После победы над Помпеем Лепид усилится. Если он договорится с царицей обоих Египтов, Африка сольется в одно. Карфаген, держава ростовщиков, восстанет из праха. Клеопатра не откажется от своих притязаний. Жадные, беспринципные, готовые на все, они проглотят нас. Италии тогда не быть...

— Знаешь, мне часто снится один и тот же сон. Клеопатра, но не человек, а просто огромный, черный, мохнатый шар, катится, прыгает мне на грудь, а из него вырастают руки и душат меня, душат... Пока Цезарион жив, не знать мне покоя!

Глава десятая

I

Ливия Друзилла подала прошение. Она заклинала триумвира склонить свое сердце к мольбе беззащитной вдовы, матеря осиротевшего малютки, и вернуть ей хоть часть состояния ее покойного супруга, Тиберия Нерона. Он погиб в изгнании.

Прошение было написано простым ясным языком. Вдове нечем было платить юристу, и она сама составила текст просьбы. Ливия Друзилла никого не знает в Риме, верней, те, кого она знала, отшатнулись от нее. Матрона вынуждена лично обратиться к триумвиру. У нее нет защитников, кроме него.

Октавиан, повертев в руках прошение, поднял на Ливию глаза. Она стояла прямо, как воин, не опуская головы. Высокая, немного излишне полная, с тяжелыми косами и темно-синими глазами. Лицо понравилось Октавиану. Открытое, светлое. Особенно хорош взгляд, прямой и властный.

Триумвир опустил ресницы и притворился углубленным в чтение.

— Твой муж сражался против меня?

— Да.

— Покушался на мою жизнь?

— Нет.

— А мне известно, что покушался.

— Тиберий Нерон был подвергнут проскрипции[46] с конфискацией всего имущества. Ему грозила смерть. Однако донос был ложен. Мой муж ненавидел тиранию, но не участвовал в заговоре против твоей жизни.

— Почему же, невиновный, он не захотел оправдаться?

Ливия с горькой насмешливостью посмотрела в лицо правителя.

— Я допускаю, — мягко возразил он, — ты не знала о вине твоего супруга. Но ведь, когда он сам обрек себя на изгнание, ты могла бы остаться в Риме. Приговор, грозящий ему, разрывал брачные узы.

— Я не знаю этого закона, но всегда знала, что Тиберий Нерон мой муж и отец моего сына.

— Как же вам удалось ускользнуть из столицы?

— Подкупили патруль. Шли лесами. Я несла ребенка, а муж уносил наши сокровища.

— Зимой?

— Мы не могли медлить. Тиберий Нерон был лишен огня и воды.

— И ты не побоялась? — спросил Октавиан с восхищением.

— Боялась, но не хотела разлучаться с моим супругом. В Неаполе мы сели на галеры.

— Где он умер?

— Погиб во время кораблекрушения.

— А как же ты? Ведь ты сопровождала его?

— Я выплыла. Привязала к себе сына и бросилась в волны.

— А дальше? —  с нетерпеливым интересом спросил Октавиан.

— Море выбросило нас. Жили в рыбачьих поселках.

— Как же ты жила? — Октавиан внезапно заметил, что матрона все еще стоит перед ним, и жестом разрешил сесть.

Просительница сделала вид, что не поняла приглашения.

— Работала, плела сети, помогала выгружать улов. Кормила сына и себя.

— Почему ты не вернулась в Рим?

— До последнего часа жизни изгнанника я делила с ним огонь и воду. Знаю, что нарушила твой закон. Находишь виновной — казни. Но оставь моего сына. Он ни в чем не виноват перед тобой.

— Я сам буду ходатайствовать в Сенате, чтобы тебе вернули имущество твоего супруга и сняли с тебя вину за твои проступки против народа римского. — Стараясь скрыть все растущее смущение, он милостиво протянул руку.

Ливия почтительно поцеловала.

Через несколько дней триумвир сам привез вдове Тиберия Нерона решение Сената. Передавая прощение, Октавиан избегал смотреть на матрону, краснел и смущался.

— Почти мой дом и не откажись отведать хлеба и вина под этим кровом. — Ливия смиренно наклонила голову.

Октавиан быстро сел к столу. Он даже не скрывал, как доволен, что хозяйка догадалась пригласить его. Расспрашивал об ее скитаниях, поражался смелости вдовы.

— Мне рассказывали, что, когда палачи пришли за твоим Каем, ты закуталась в его плащ, выбежала на улицу и увлекла погоню. Правда ли это?

— Мне кажется, — сдержанно ответила Ливия, — любая поступила бы так же.

— Такие женщины, как ты, напоминают Рим на его заре. Я стремлюсь возродить доблесть древней Республики, хотя меня и обвиняют в тирании.

Матрона скромно промолчала. Она говорила мало, слушала почтительно, вовремя подавая нужные реплики. Октавиан засиделся до глубокого вечера. Ему понравилось, что вдова не заигрывает с ним, не кокетничает, и сам он не рисовался и не манерничал.

Дома триумвир с восторгом рассказывал о новом знакомстве:

— Какая достойная матрона! Оказывается, есть еще на земле жены, верные мужьям! Не побоялась смерти ради любимого!

Его мать и сестра обрадовано переглянулись.

II

Плыли под черными парусами, незримые в ночи. Агриппа, стоя у руля, следил за звездами. Старый рыбарь учил юношу читать небесные приметы. Маяк не всегда выручает. Его могут потушить. Часто пираты разводят ложные огни. Стремясь к ним, мореходы находят гибель.

Волны крепли. Мачты поскрипывали. В памяти флотоводца воскрес шум сосен, стуки топоров, ребристые тени корабельных каркасов, четкие на пустынном песке.

Каждый корабль, будь то мощный "ворон" или скороходная лигура, был его детищем, вспоенным его потом и кровью. Марк Агриппа гордился ими и был спокоен за них. Выдержат любой шторм, а в полнолуние сильных бурь можно было не опасаться.

Однако, когда огибали Апулию, одна щека у луны уже похудела. Вода линяла, утрачивала понемногу адриатическую синь и, мутно-зеленая, бурлила за бортом.

Узкий пролив проскочили благополучно.

— У каждого моря своя повадка, своя волна, свой цвет, — поучал рыбачий старейшина. — Гляди, гляди, змеи под водой побежали. Зеленеет волна — к шторму, значит, проснулся на дне царь бурь и бичами мутит глубину.

Крепили паруса, привязывали бочонки с питьевой водой, задраивали люки. Шторм настиг уже за Сицилией. Девять дней бушевала пучина...

Содранными в кровь руками тянули канаты, убавляя и вновь ставя паруса. Вычерпывали воду из трюмов, заделывали течи... Но боги милостивы к смелым — все же увернулись от смерча, уцелели меж воронками водоворотов.