На четыреста лет дольше сохранялись в литовском народе языческие представления. Потому они и дошли до нас в первозданном виде. В те времена, когда русское население в большей или меньшей степени было вовлечено в общемировые процессы, про соседей русский летописец XII в. писал: "А литва носу из болота не кажет и на пни молится". Под "пнями" подразумевались деревянные языческие идолы.

На первый взгляд такое высказывание русского хрониста может показаться кое-кому не совсем тактичным, но для того времени отражение реальности в самых простых, незавуалированных словесах было делом вполне нормальным – вспомним хотя бы, что русские летописцы со значительно большей иронией, сарказмом, а то и просто недоброжелательностью отзывались о самих русских, не блюдущих христианских обычаев, – они и "бесовские игрища творят", и "звериньским образом живут".

Четыреста лет – срок относительный. Если мы рассуждаем о событиях 10-8-тысячелетней давности, то его можно и не брать в расчет. Для 3-4-тысяче-летних глубин это уже солидный период, который не выкинешь запросто так из хронологии. Ну, а для средневековья это целая эпоха: четыреста лет чистой народной языческой памяти – не шутка!

Литовские "перкунас" в значении "гром", "перку-ниа" – гроза, "перкунуоти" – греметь – это, разумеется, производные от теснима "Перкун-ас", а не наоборот. По описаниям несохранившихся изображений, Перкунас, так же как и прусский Паркунс, выглядит разъяренным, атлетического сложения человеком зрелого возраста с густой длинной бородой.

В основном же Перкунас предстает перед нами как герой сказок и народных песен. В них он является слушателю грозным и почти всемогущим, но добрым персонажем. В христианских же хрониках XIII-XVI вв. Перкунас всегда изображается злым духом, дьяволом или одной из его разновидностей – и это естественно, в русских летописях и богословских работах того же и более раннего времени языческие божества, включая и Перуна, рисуются или неодухотворенными "деревяшками", "пнями", или же злокозненными бесами. И потому подход к христианским сочинениям по части показа в них языческого элемента должен быть в высшей степени критическим.

Из фольклора Перкунас, Паркунс и прочие разновидности фомовников балтской мифологии не просто антропоморфны, но и человечны в самом прямом смысле этого слова. Они как бы выступают посредниками между бездушными и всесильными "вер-ховниками" и людьми, всегда защищая людей, наказывая лишь неправедных из них, но помогая и оберегая достойных. И здесь характерно, что Перкунасы, не жалея ни сил, ни времени, гоняются, за "чудищами" Велинасами-Велнясами-Волосами. Как бы те ни прятались, кем бы ни оборачивались, расплата их обязательно настигнет. Бог-заступник вершит справедливость.

Мы уже говорили, кем оборачивались "чудища", чтобы отвести от следа. Сейчас подчеркнем лишь

одну особенность. Из животного ряда противник "громовержца" может выбрать практически любой образ: голубя, змеи, ягненка, коровы, щуки. Он может обернуться, в конце концов, человеком. Но никогда – медведем! Почему? Потому что медведь и есть ипостась Велинаса-Волоса, это и есть он сам – а в самом себе не укроешься, не обманешь таким "перевоплощением" преследователя.

Балтский фомовник использует самое разнообразное оружие. Но, как и повсюду, мы четко видим, спускаясь по временной шкале вниз, как оно меняется: пули, лук и стрелы, бичи-розги, меч, молот, палица-булава, камень. Конечно, любое оружие сравнивается с молнией, с оружием бога неба-отца. Но исходное, как совершенно ясно высвечивается, – камень. Да, это именно из каменного века. Это не простой камешек в руке мальчишки.

И здесь надо вспомнить, что один из самых излюбленных и древних мотивов индоевропейской мифологии – это "каменное небо". И не просто этакий твердокаменный небесный свод, на котором закреплены луна, солнце, звезды, а "небо", то есть, некая доступная возвышенность, где хранится запас камней бога-громовержца, "небо" – кладовая самого простенького, но изрядного числом оружия.

Мы рисовали картину мира, где вершина, "небо", – это крона мирового древа. Прототип "древа" – обычное дерево, а иногда и просто возвышенность – "скала", "гора", "большой камень". На небе "камни", подобные молнии. Внизу – "чудовище" – божество, никогда не имеющее человеческого облика, всегда страшное, зловредное, опасное. В нашем случае это медведь, "лезущий на дерево".

Примерно такова изначальная картинка. Кто же может в данном случае выступать в роли "громовержца", заступника? А тот, кого всегда изображают антропоморфным, и никак иначе, – человек.

Да, громовержец-герой – это именно человек, укрывающийся со своими близкими, детьми на вершине дерева. Ему не страшны ни "леопарды", ни "львы" в этом убежище. Он не боится ни волков, ни кабанов, ни прочих обитателей леса. Ему страшен только лишь "бог смерти и загробного мира" – "волосатый" медведь, способный настичь его повсюду. Остальные запоминаются постольку, поскольку с ними можно сосуществовать безбедно, подражая им, как волкам, например.

От медведя можно укрыться лишь на вершине дерева или скалы, да не просто так, вскарабкавшись на дерево, так медведь достанет, а накопив в укрытии – шалаше или гнезде меж ветвей (то есть, на "каменном небе") – большой запас крупных камней. Вот она, изначальная "ваджра-мьелльнир"! Камень! Тот самый, что за историю человеческую или, вернее, предысторию из поколения в поколение спасал миллионы человеческих жизней.

Тут же оговоримся, что речь идет о предках индоевропейцев, о местах их обитания: ведь у жителей пустыни, скажем, или у индейцев Амазонки, существовавших и существующих в иных условиях, и легенды-сказы иные.

Выискивая истоки героя-"громовержца", мы с вами забрались в доисторические дебри. Но это ничего не меняет – праиндоевропейцы не на пустом месте появились, так же как и славяне, о которых мы уже говорили, не из воздуха возникли. И герой-камневер-жец, может быть, один из самых древних образов, не только неолитических, мезолитических, палеолитических, но вполне возможно, что и из тех, что пришли к человеку еще из дочеловеческого или предче-ловеческого бытия. Ведь подобным образом защищалась – и именно от вездесущего медведя-верхолаза – человекообезьяна, да и обезьяна – мы знаем, что наши четверорукие меньшие братья и доселе используют такую тактику. И представьте себе, как выглядит могучий и бесстрашный вожак стаи в ее глазах, когда он меткими и сильными, молниеносными бросками камней отбивает нападение подбирающегося к самкам и детям медведя! Это же герой, это полубог!

С еще большим восхищением смотрели перволю-ди на тех своих соплеменников-"воинов", которые брали на себя задачу побития "чудовища", несущего смерть, пытающегося уволочь человеческую "душу" на свои "подземные", берложьи или пещерные, пастбища. А каким представлялся ребенку, наблюдавшему с ужасом, как лезет на дерево, к нему, разъяренный, жуткий медведь-"чудовище", его отец-защитник: волосатый, бородатый, сам страшный в гневе могучий полубог, отец-царь, побивающий чудесным спасительным оружием чудовищного врага? Нет сомнения, что это образ отца-героя запоминался миллионам детей на протяжении тысяч, десятков и сотен тысяч лет не меньше, чем образ неба-отца, мечущего молнии в мать-землю.

Дикое, оскаленное, ревущее ужаснее любого грома чудище – волосатое и мохнатое, загубившее на памяти самого племени, да и каждого его члена, не одну "душу", поначалу рвущее когтищами кору и корни у основания "мирового древа", а потом и взбирающееся по стволу древа за жертвой. И полубог, сам дико орущий, ударяющий со всей силой камнем о камень, вызывая подлинный гром, и швыряющий в чудище камни-молнии и в итоге побеждающий (этот момент важен по той простой причине, что проигравшие становятся жертвами и автоматически выбывают из числа носителей памяти), ликующий, а если враг побит окончательно, так разрезающий, разрубающий его на множество частей (а этот мотив обязателен для основного мифа – чудище всегда расчленяют), на весь род, семью или племя. И такая вот картина на протяжении сотен тысячелетий как минимум! Без всяких сомнений, не запомниться, не отразиться в преданиях, легендах, причем в самом первостатейном виде, она никак не могла.