В тот день мы с Лансом медленно шли к роще, и каждый из нас был молчаливее обычного.

Позднее августовское солнце мерцало на воде и испещрило пятнами землю под деревьями. Дни становились короче, и скоро нам предстояло решить, что мы будем делать осенью, поскольку я сомневалась, что Артур намерен держать нас здесь, так далеко от Кадбери, все зимние месяцы.

На верхушке соседнего дерева запел дрозд, звонко и красиво, его песня была наполнена ароматом прошедшего лета.

Если бы только нашелся способ навсегда удержать этот покой… носить его, как талисман на шее, погружаться в него, как в волшебный поток, и освежать душу в тяжелые времена.

– По крайней мере, у нас останутся воспоминания, – тихо произнес Ланс.

– И прекрасные воспоминания, друг мой, – ответила я.

И вдруг, в который раз, я осознала прелесть нашей жизни в Саду Радостей: товарищество и взаимопонимание, веселье и простота, молчаливое доверие, наполнявшее каждый день и украшавшее каждый вечер. Я даже поняла здесь, в этом заколдованном уголке, что значит чувствовать себя красивой. Слезы благодарности и радости наполнили мои глаза, и я торопливо отвернулась, решительно желая избежать всяких объяснений.

– Я должна попробовать еще покачаться на качелях, объявила я.

– Очень хорошо, этим мы сейчас и займемся. – Ланс схватил меня за руку, и мы побежали к качелям, где он усадил меня на сиденье.

– Держись, госпожа! – крикнул он, отвязывая веревку, которая придерживала качели у берега, и подталкивая меня.

И вот я летела, стремительно взмывала вверх, проплывала над водой, а ветер трепал мои волосы и сушил глупые слезы на лице.

Я была так же свободна в своем полете, как грач, кувыркающийся в небе, как парящий орел и даже как сама богиня в ее величии, и я прижималась к ветру, как к возлюбленному, выпуская на волю все переживания этого лета и позволяя стремительному ветру унести их.

Постепенно приятное возбуждение угасало, размах качелей уменьшался, и я, довольная, оказалась на земле. Ланс потянулся, чтобы остановить меня, положив руки мне на бедра и удерживая одновременно и меня, и качели. Застигнутая врасплох, я откинулась назад и доверчиво прильнула к нему.

– Ты – моя любовь… ты и никто другой, – прошептал он, прижимаясь щекой к моим волосам. – Бог знает, будет ли у меня еще случай сказать тебе об этом, а я хочу, чтобы ты услышала это хотя бы один раз.

Меня охватило счастье, парящее, беззаботное, завораживающее. Все эти годы я любила молча, не слыша признаний в любви, не зная точно, что чувствует другой. Теперь исчезли все сомнения. Желание, восторг и волна счастья охватили меня, и я подняла руки, чтобы повернуться и оказаться в объятиях Ланса, но натолкнулась на веревки качелей.

Смеясь, я слезла с сиденья, стала перед своим любимым, всей душой мечтая оказаться в его объятиях. Но он крепко схватил меня за кисти рук.

– Я не буду изображать Тристана, а ты Изольду, – тихо прошептал он. Возлюбленные из Корнуолла, может быть, и пили свой любовный напиток, но мы должны жить согласно нашей совести.

Я нерешительно смотрела на него, понимая, что меня отвергли, но не знала причины. Ланс отвел меня к скале, где можно было посидеть, и, глядя на речную заводь, попытался объясниться.

– Называй это как хочешь: честь, гордость, ответственность – любое понятие, которое тебе приятнее. Трис и Изольда пожертвовали всеми правилами морали, чтобы жить своей любовью, но их отношения разрушились изнутри. Я не позволю, чтобы такое когда-нибудь случилось с нами. – Я помолчала минуту, размышляя над его словами. – Когда мы вернемся ко двору, мы оба сможем открыто смотреть в глаза Артуру, – медленно добавил он. – Гвен, я бы отдал весь мир, чтобы было по-другому… если бы не моя честь.

– Сказано истинным кельтом, – вздохнула я.

Меня отчасти радовало, отчасти бесило, что сейчас, убедившись наконец в любви Ланселота, я не могла отдаться своему чувству.

– Сэр Агравейн Оркнейский, – объявила Фрида, се гортанный голос заполнил кухню.

Я оторвалась от ягодного пирога, который готовила, подумав о том, как нелепо было в этой обстановке так торжественно объявлять о прибытии брата Гавейна. Но как только я взглянула на красивого оркнейца, мне стало понятно, почему Фрида представила его таким образом. Он хмуро и с величайшим презрением оглядывал людей в кухне.

– Нам надо найти место, где можно поговорить наедине, – сказал он, – когда я отряхнула с пальцев муку и вышла поздороваться с ним.

Самый младший из трех взрослых сыновей Моргаузы, Агравейн был самым резким. Гавейн то вспыхивал как огонь, то становился холоден как лед, Гахерис постоянно пребывал в плохом настроении и напоминал серые дождевые тучи, а Агравейн был колюч, как дождь со снегом.

Мы уселись за стол в комнате, окна которой выходили в сад.

Солнце позднего утра золотило ягоды розового винограда, и я подумала, что на следующей неделе их надо срезать.

– Король Марк объявил, что пойдет войной на Логрис, если Артур не сможет примирить его с Изольдой. Времени на переговоры осталось немного, и верховный король хочет, чтобы ты убедила ирландскую шлюху вернуться домой.

Тон и слова Агравейна были неоправданно резки, и я едва могла скрыть свою антипатию. Надо надеяться, что мне удастся быстренько отправить его обратно к Артуру.

– Его светлость ждет немедленного ответа? – спросила я.

– Он мне тоже приходится дядей, госпожа… не только Гавейну, – уклончиво ответил Агравейн, а потом пожал плечами. – Думаю, что могу побыть здесь несколько дней… если не возражает рыцарь королевы.

Намек от меня не ускользнул, но я смотрела на Агравейна с самым учтивым выражением, на которое была способна. Иметь дело со взрывным характером Гавейна – это одно, но совсем другое, если разозлишь Агравейна, у которого, как я подозревала, в характере было немало жестокости.

– Сэр Ланселот, несомненно, найдет для тебя место. А я поговорю с королевой корнуэльской как можно быстрее.

Изольда сидела у окна с рукоделием. Она побледнела, а глаза наполнились слезами, когда я рассказала ей об угрозе Марка. Она смотрела на меня с несчастным видом, бессознательно разглаживая пальцами шов на рубашке, которую шила для Тристана.

– Я знала, что мы принесем вам несчастье, – прошептала она. – Я знала, что не нужно было нам приезжать… но, Гвен, больше нам некуда было поехать. А теперь…

– Ты готова вернуться к Марку? – спросила я как можно ласковей, но, тем не менее, она встрепенулась.

– Готова?.. – Изольда медленно протянула это слово, потом замолчала, забыв про рубашку, лежащую на коленях.

Наконец она повернулась и стала смотреть на маленькую речку за дубовой рощей и покрытые вереском холмы, которые заслоняли Сад Радостей от остального мира.

– Я не хочу возвращаться к мужу, – задумчиво произнесла она, – но это не значит, что я этого не сделаю, если потребуется.

– Что значит потребуется? – Я отчаянно пыталась не забывать об интересах королевства и не примешивать сюда чувства, хотя сейчас переживала за нее больше, чем когда-либо.

Ответ Изольды оказался гораздо практичней, чем я ожидала.

– Если этого захочет Трис. Если его жизнь тоже будет в опасности в случае моего отказа. Если мы не найдем безопасного места, где можно было бы укрыться. Если нам придется вернуться и жить в хлеву со свинопасами… – Она замолчала и бросила на меня быстрый взгляд из-под своих бровей вразлет. – Трудно забыть, что ты рождена и воспитана быть королевой, когда твой желудок пуст, а сама ты окоченела от сна на грязном полу.

– А ты не обсуждала с ним возможность вернуться в дом его отца? – спросила я, пытаясь найти какое-нибудь решение.

– Они не примут его. – Изольда поморщилась. – Его там не уважают. И, кроме того, там ужасный климат.

Этой девушке нужно было торговать лошадьми, если принять во внимание быстроту, с какой она принимала и отвергала предложения.

Изольда выпрямилась и, аккуратно складывая рубашку, торжественно произнесла: