Интересна карьера этого человека. Виктор Антонович Роденко (ударение на первом слоге фамилии, – как в слове "сОбрались"!) был рабочим, потом – мастером. В войну работал в Нижнем Тагиле. Главный диспетчер завода Смородинский, в войну работавший там начальником цеха, рассказывал мне, как Роденко упрашивал его: "Не отправляйте меня на фронт!" Сам же Роденко всем потом говорил, что рвался туда, но – не отпускали с производства. (Кто-то из них, конечно, врал.). Но вот остался Виктор Антонович жив. Вернулся в Харьков. Долго был секретарем партбюро крупного цеха и за это время заочно окончил вуз. Через некоторое время был избран секретарем парткома этого самого крупного в городе завода – должность настолько крупная, что как бы автоматически ее обладатель становится членом бюро обкома. Пробыл секретарем парткома несколько лет, перешел пенсионную черту – и вдруг его сместили. Но он продолжал работать. Кем же? Начальником футбольной команды "Металлист", числящейся за заводом, но защищающей спортивную честь Харькова во всесоюзном масштабе.
Под его чутким руководством команда вылетела, наконец, не только из высшей лиги, но вообще из большого футбола. И тогда он стал… начальником социологической лаборатории того же завода. Свидетельствую: в социологии он не смыслил ни бельмеса. Хотя я и сам в ней не много понимаю (окончил годичный курс социологии в вечернем университете марксизма-ленинизма), но наиболее компетентным консультантом секретаря парткома Роденко в социологии был в свое время… я.
Сестра вспоминает (она старше меня на пять с половиной лет, а уж я-то не помню), что в ежедневном будничном рационе семьи бывали черная и красная икра, другие деликатесы. Мне помнятся мандарины. Отец отправлял в Харьков своим родителям и сестре посылки с буханками хлеба. А в деревне на Харьковщине в это время свирепствовал голод, нередки были случаи людоедства… Я не виню родителей своих – я их жалею: многого они не знали, на многое закрывали глаза.
Рабфак (рабочий факультет), комвуз (коммунистический университет
– высшее учебное заведение) – подготовительные факультеты, ставившие задачей общеобразовательную подготовку активистов новой власти, в большинстве своем малограмотных, к дальнейшей учебе в вузах или (если речь о комвузе) к партийно-политической, агитационно-пропагандистской работе.
Уже написав эти слова, я узнал, что у какого-то зарубежного фантаста есть рассказ или повесть со сходным сюжетом. Тем больше чести Вилену: он изобрел этот "велосипед" вполне самостоятельно!
Фабзавуч – школа фабрично-заводского ученичества, впоследствии ФЗО; всевобуч – всеобщее военное обучение. Мы, малыши, истинного значения этих сокращений, конечно же, не понимали, зато хорошо ощущали то, чего взрослое ухо уже не слышит: их зловещее звучание.
Писано задолго до сенсационных разоблачений времен "перестройки".
У кого-то из загубленных в те времена ленинградских "детских" поэтов – то ли у Хармса, то ли у Олейникова – повстречалась мне в стихах строчка о "сорока собаках"… Доктор был, как видно, начитан…
Примечание 2003 г.: Догадка косвенно подтверждается тем, что, репатриировавшись в Израиль, мои невестка и внучка – носители нашей фамилии – немедленно утратили женское родовое ее окончание. И моя внучка теперь та же "Анна Рахлин", что и моя двоюродная тетя, о которой речь в этой главке.
См. выше – стр. 25
Александр Твардовский, из "Стихов последних лет" (примечание 1971 г.)
Из недавно опубликованной поэмы "По праву памяти" (примечание 1988 г.)
_Примечание 1988 г__: _Тетя Рая не просто годы, а многие десятилетия хранила молчание по поводу пережитого. И понять ее можно: Лева дал чекистам подписку о неразглашении, да и вообще, "славные органы" научили людей помалкивать… Но теперь, во время "перестройки", опубликовано много свидетельств разгула государственного террора тех лет, и Рая нам рассказала, в частности, такую историю. Немедленно после ареста Левы их соседи (возможно, они и были доносчиками) самочинно заняли (нет: захватили!) у семьи арестованного одну из комнат – и заперли ее на ключ, так что жене и малолетним детям "врага народа" пришлось не только довольствоваться проживанием в одной комнате, но и пользоваться окном как дверью.
Примечание 1992 г.: Недавно пришло известие о смерти тети Раи. Она – последняя из старшего поколения нашей семьи – поколения отцов и матерей наших.
Мы – на очереди!
Via dolorosa ((лат.) – скорбный путь.
Интересно, что Этя до конца дней своих считала себя (да и моих родителей) виноватыми перед партией в том, что их и ее исключили. Будучи смертельно больна (у нее была опухоль головного мозга и порок сердца), она где-то году в 47-м – 48-м лечилась в Харькове и некоторое время жила у нас. Однажды в задушевном разговоре она не шутя стала внушать мне – подростку:
– Мы своей искренностью и откровенностью сами ввели партию в заблуждение. Зачем надо было признаваться в своих былых колебаниях? Ведь мы их преодолели, ведь мы же знали, что не являемся врагами. Но как могла это знать партия, если мы сами себя "разоблачали"? Зачем мы это делали? Только сами себя запутали.
Это я от нее впервые узнал о том, как Лева приехал "признаваться".
Бедняжка была права лишь отчасти. Были случаи (и о некоторых рассказано на следующих страницах), когда человека репрессировали при полном отсутствии признаний или какой-либо политической деятельности. (Примечание 1988 г.).
Папин закадычный друг Ефимчик (А. И. Ефимов-Фрайберг) – см. о нем выше на стр. 26 – 27) был выслан из Ленинграда в "партийную ссылку", затем арестован и осужден на 10 лет лагерей и последующую бессрочную ссылку. Подробнее о нем будет еще рассказано.
Говоря "палачи", я вкладываю здесь в это слово лишь его прямой словарный смысл: "человек, производящий пытки или приводящий в исполнение приговор о смерти или телесном наказании". Никакого эмоционального содержания здесь в виду не имеется: речь идет лишь о чистой профессии.
Возможно, освобождение Бори Злотоябко объяснялось тем, что он подпал под "малый реабилитанс", как в шутку – по аналогии с Ренессансом – в "послекультовые" времена стали называть прошедшее в 1938 году, после расстрела Ежова и воцарения в НКГБ Берии, освобождение большой группы репрессированных.." "Большим Реабилитансом" назвали период хрущевской "оттепели".
Это имя Моня официально изменил, назвав себя "Михаилом Сергеевичем", – кажется, в честь друга, погибшего во время гражданской войны.
Примечание 1923 г. Во время "перестройки" в Харькове, войдя в руководство местного антисталинистского общества "Мемориал", я выхлопотал для Светы Факторович разрешение ознакомиться в облуправлении КГБ с делом ее отца. Для этого она приехала из Донецка. Света вошла в "серое здание" на ул. Дзержинского, 1, а я остался ждать ее неподалеку в скверике Победы, на скамеечке. Она вышла из КГБ вся растрепанная и в слезах… Пересказала мне содержание бумаг. Среди обвинений фигурировали и такие мелкие, как "связь" с "врагом народа" Фельдманом (это был начальник тыла Красной Армии, они, действительно, дружили домами, их дачи были рядом), с "троцкистами – братьями Рахлиными", но и более существенные вещи: будто Моня вынашивал план наехать танком на мавзолей и раздавить там на трибуне т. Сталина… На следствии (следователь Берман) он в этом сознался, а вот на заседании военного трибунала все отрицал. Но, несмотря на это, был приговорен к расстрелу.