И тогда ожили, засветились корпуса вокруг агатового колодца. Всех их девяносто два — по числу элементов менделеевской таблицы: матово-светлые для водорода и гелия, голубые для лития и бериллия, фиолетовые для калия, титана, ванадия, зеленоватый для меди и такдо рубиново-красного для урана. Анализ показал, что все элементы налицо. Чего же еще желать? Завтра вода пойдет по цехам, через электрические к магнитные поля, катализаторы, иониты — будет переходить из цеха в цех, возвращаться дважды и трижды, отдавая все до последней крупицы…

Июль. 19. Что я думаю делать дальше? Этот вопрос мне задал и Петр Петрович. Два дня назад в Доме Искусств я слушал Бетховена и симфонию «Звездную» Виры Вирцановой, — ты же все время пишешь, чтода лыжных прогулок мне не мешало бы заняться музыкальным образованием…

В антракте меня увидел Дарин:

— Как чувствуете себя, Шатров?

— Хорошо, — сказал я и зачем-то прибавил: — Нормально.

— А ведь вы рисковали… — Дарин, наверно, вспомнил шестидесятиградусную жару в АЗ-4, когда шли на всех четырех моторах, что инструкцией строжайше запрещено. Но ведь спасти надо было ребенка.

— Не я один рисковал, Петр Петрович, вы — тоже.

— Конечно, — улыбнулся он, кивнув головой.

— Вот видите! — сказал я.

— Что же вы думаете делать дальше? — спросил Петр Петрович.

От этого разговора, видимо, будет зависеть мое дальнейшее. Формируется отряд для изучения Кара-Кумского подземного моря. Выйдут новые земеры, способные принять на борт несколько человек. Кажется, Дарин имеет к этому прямое отношение.

А пока буду ждать тебя. С августа иду в отпуск, в октябре отпуск твой. Успеем съездить и на Кавказ, на лабинский зеленый берег.

Жду…

Этим заканчивается последнее письмо Шатрова. Возможно, я еще напишу о нем, только не знаю — когда. Если кто из читателей захочет узнать о его судьбе побыстрее, пусть сам напишет его подруге. Адрес я дам: Двадцать первый век, Москва, 770, МИЭПСС — Министерство Исследования и Эксплуатации Планет Солнечной Системы, — Ольге Быстровой.

Думаю, что ответ не задержится.

ДОРОГОСТОЯЩИЙ ОПЫТ

— Итак, вы согласны, Гарри! — Профессор Баттли говорил выспренне, даже торжественно, как на ученом совете, хотя в комнате было всего три человека. — Вы предоставляете себя в наше распоряжение и получаете при завершении опыта через Оклендский банк пятьдесят тысяч долларов. Вы согласны на эксперимент добровольно.

Гарри, за весь разговор не поднявший глаз от стиснутых рук, сделал попытку взглянуть на профессора:

— Добровольно, — подтвердил он.

— Но… вы понимаете?

— Понимаю, сэр. Это опасно.

— Я тоже знаю, что это опасно. Поэтому мы оплачиваем риск кругленькой суммой.

— Да, — кивнул утвердительно Гарри.

— И требуем выполнения нашей программы полностью.

— Я выполню ее, сэр.

Третий участник беседы, Глен Эмин, молчал. По его бледному лицу трудно было судить, одобряет он разговор или нет. Только пальцы, барабанившие по канцелярской папке с бумагами, выдавали его волнение. Это он привел Гарри Пальмана, бывшего друга по колледжу, в кабинет профессора Баттли, где и начался разговор на не совсем обычную тему. Предложение Гарри oт имени профессора тоже было сделано Гленом. Гарри дал согласие сразу, как только услышал о сумме в пятьдесят тысяч долларов. Сейчас разговор шел о контракте. Вернее, пришел к концу: профессор ждал от Гарри последнего слова.

— Я бы хотел… получить аванс, — сказал Гарри. — И скорее покончить с этим.

— Аванс получите завтра, как только договор будет подписан.

— Мистер Баттли… Мне нужно сейчас, — с мольбой, почти с отчаянием сказал Гарри. — Хоть немного наличными.

Глен уловил нотку страха в голосе Гарри, он видел причину этого страха: Гарри боялся, что не получит ни цента.

Лицо профессора выражало брезгливость: просьба Гарри была не джентльменской просьбой. Но ведь Гарри и не джентльмен! И когда профессор вынимал из кармана две пятидолларовые бумажки, Глен видел, как пальцы его дрожат от брезгливости.

— До завтра… — сказал Баттли, давая понять, что разговор окончен.

Выходя с Гленом на террасу главного здания, после того, как Гарри ушел, тщательно свернув банкноты и положив их между листками записной книжки, Баттли все с той же брезгливостью, — будто перешагнул через ушат с помоями — говорил:

— Пойти на риск из-за пачки долларов. Бр-р! Однако, — повернул к Глену крупное породистое лицо, — опыт дорогостоящий, Глен, заметьте!

Баттли презирал деньги, и в этом Глен не понимал профессора. Может быть, потому, что деньги доставались шефу легко? Впрочем, не так-то легко: Институт не бросал ассигнований на ветер. Баттли удачлив: ему первому удалась пересадка человеческого мозга, он первый синтезировал плазму крови. Тут Глен знал профессора лучше, — это был смелый и неутомимый экспериментатор. Если он был на верном пути, он напоминал гончую, рвущуюся по следу. Для Баттли тогда не существовало ничего и никого, кроме цели. Он был тщеславен, даже жесток в достижении цели. Но Баттли презирал деньги и людей, которые тянулись к деньгам, будто не понимал, что иногда деньги бывают людям нужны, как воздух.

— Кто финансирует опыт? — спросил Глен.

— Безразлично кто, — ответил профессор. — Мне нужен опыт, мне нужны результаты, Глен!

В этом был весь Баттли. Напал на след и теперь будет рваться вперед, не оглядываясь по сторонам.

Опыт ставился тайно. Ни одна из научных ассоциаций не дала бы на него разрешения. А идея была заманчивой: перекинуть мост между животными и человеком. Естественно, для опыта был выбран дельфин. Не потому, что дельфин самое смышленое из животных, самое доброжелательное по отношению к людям, и вообще — самое, самое… — об этом теперь пишут в газетах. А потому, что с изобретением биометилтонала — сокращеннее: БМТ — кровь теплокровных животных можно было по составу приблизить к человеческой крови. И здесь это «самое» ближе всего подходило к дельфину.

Изобрел БМТ Глен Эмин. Переманил его к себе в лабораторию Баттли. Опять-таки за высокий оклад. Вот почему сейчас, когда они идут по террасе и на лице Баттли все еще отвращение к пятидолларовым бумажкам, Глен ненавидит шефа и сочувствует Гарри Пальману. Купив Глена за деньги, Баттли презирал его не меньше, чем презирает Гарри. Только не показывает этого откровенно, — Глен нужен ему для успеха. Из всего, что могло пощекотать самолюбие, Баттли предпочитал успех. Так было с изобретением БМТ: во всем ученом мире ходили легенды о лабораториях Баттли и, естественно, — его имя. Но аппетит приходит во время еды. Баттли хотелось большего; был задуман эксперимент «Меркури».

У одного из русских фантастов описан таинственный сад доктора Сальватора, где в окружении каменных стен производились невообразимые опыты над животными: пересадка голов и других частей организма от одного к другому. Что-то совершенно подобное было с комплексом лабораторий Калифорнийского исследовательского института. С запада лаборатории охранялись океаном, с востока-каменистым обрывом Берегового хребта. Многомильная полоса побережья была рассечена на квадраты колючей проволокой; там и тут участки от постороннего взгляда отгорожены металлическими щитами. В Калифорнии изгороди — дело обычное: огораживаются атомные заводы, виллы миллиардеров. Это не вызывает протестов и любопытства. Но здесь было, кроме обычного, кое-что, прикрытое тайной.

И прежде всего — эксперимент «Меркури», в котором ставка была покрупнее, чем в других опытах: человеческая жизнь. Риск и опасность эксперимента были отлично известны профессору.

— Что вы на это скажете, Глен? — говорит он, остановившись в конце террасы.

С океана тянуло ветром. Начиналась весна, ранняя в этом году и потому неожиданная. Туман рассеялся, небо и море были яркими, помолодевшими, настраивали на мирный тон. Но в душе Глена не было мира, разговаривать не хотелось. Баттли между тем ждал ответа.