Конечно, совсем не сразу все пошло гладко. Во-пер­вых, Веста выступила со своими условиями: она готова участвовать в этой истории только в том случае, если суп действительно пригорел. Анне сверкнула зубами:

— Послушай, я не успеваю и правду-то всю до конца высказать, с чего бы мне еще лгать.

Веста не настаивала.

— Я и не говорю, что именно ты лжешь. Но у нас тут принято всегда все преувеличивать. Ведь и молоч­ный суп у нас бывает совсем не каждый день.

Хотя и не каждый день, но достаточно часто. Это верно. Настолько часто, что на него больше и смотреть не хочется. Почему бы не попробовать протестовать. Нам, девочкам, надо начать. Прежде всего уже потому, что мы завтракаем раньше мальчиков. Лики думает, что большинство наших десятиклассниц присоеди­нится к нам. Разве что за редким исключением. Выска­зывая это предположение, она многозначительно взгля­нула на Марелле, а та уже заныла:

— Ой, боже, не делайте вы этого. И ты, Лики? Тебе бы надо других остановить. Бросьте вы это. Я сегодня видела во сне, что директор ел булку. А такой сон обя­зательно не к добру. Ой, как я боюсь. Чем все это кон­чится? Что-то будет?

— А что же будет! И почему? — возражала Анне. — Будет то, что тебе придется полдня поголодать. Пище­варение отдохнет и голова прояснится. И Прямой первый раз в жизни ответишь на чистую пятерку, помяни мое слово. Оно сбудется и без сновидений. А в итоге ты станешь на двести граммов красивее!

Марелле продолжала причитать:

— А что, если позовут директора?

— Дурочка! Как раз директор-то нам и нужен. До­вольно дипломатических переговоров с классным руко­водителем в своей группе. Прекрасные лекции о пита­тельности и калорийности молока я и сама могу про­читать. Нам нужна разнообразная пища, а не лекции.

И вдруг, остановившись перед самым носом Марелле, она выпалила:

— А ты, толстуха Ламме и сновидица, послушай, дезертир, ты все равно выпадешь из игры. Плетешься в хвосте. Будешь сидеть за столом с малышами и тру­сами. С тобой покончено! Понятно?!

Марелле захлопала ресницами, ее мягкий подбородок слегка задрожал.

— Что ты на меня ругаешься своими иностранными словами. Я что ли придумала этот молочный суп? И что поделать, если у меня сны? Просто у меня такая внутренняя жизнь, я чувствительнее других. И я не понимаю, за что ты меня так страшно ненавидишь...

С отчаянием всплеснув руками, Анне обратилась к нам:

— Слышите? Вы все слышали? Вот какая внут­ренняя жизнь проявляется. Ну, что с ней делать? И вообще — ты ей говоришь о восхождении на гору, а она тебе почему-то о вставных зубах!

Анне махнула рукой и тут же перешла к более сроч­ным вопросам. Как все устроить, какой «удар» кому поручить. Анне горела и бушевала и мы все, одна за другой, загорались, как куча хвороста. Маленькая Сассь, вертевшаяся тут же, была охвачена волнением до самого хохолка на затылке. Она беспрерывно пры­гала словно бы через невидимую скакалку и, наконец, не удержавшись, перебила Анне:

— Мы тоже! Правда, Анне, и мы тоже! Марью и так никогда не ест молочный суп. И я не хочу. Реэт всегда оставляет полтарелки. Мы тоже с вами. Да? Да, Анне?

Анне кинула на Сассь быстрый, оценивающий взгляд.

— Ведь вы уже через час начнете пищать от голода!

— Ну что ты выдумываешь? Когда это я пищала? Ведь я не Айна. Что мы тебе сделали, что ты нас не принимаешь? — На воинственном лице Сассь явно бо­ролись два чувства — восторг и обида.

— Хорошо. Пусть так! Наша группа в полном со­ставе. Ты, Кадри, возьмешь малышей под свое покро­вительство. Ты лучше всех справляешься с ними. Сассь тебе поможет. Только чтобы потом ни единого писка! — Анне погрозила пальцем. Потом хлопнула себя по лбу. — А ведь, верно — Айна? Где она? Неужели уже успела убежать жаловаться?

Мы бросились искать Айну.

— Нет, Айна еще и не вставала, — сообщила Реэт.

— Это хорошо. Ее бы надо по возможности вообще держать от этого дела подальше, — беспокоилась Анне, как полководец по поводу возможного предателя.

— Не бойся, — успокоила ее Сассь, гордая значи­тельностью доверенной ей задачи. — Об Айне позабо­чусь я. Уж я-то с ней справлюсь.

Лицо Анне осветилось мимолетной улыбкой:

— Смотри только, не вздумай ее опять утопить в тазу, — и вдруг воскликнула: — А лозунг? Девочки, как же я об этом позабыла! Который теперь час? Ага! Остается еще полчаса. Успеем. Вполне, — и, повернув­шись к Лики, скомандовала: — Ты останешься здесь и быстренько сделаешь лозунг. Поначалу я тебе помогу.

— А мне можно остаться? — угодливо предложила Марелле. — Ты гораздо нужнее внизу.

— Ладно, — приняла Анне предложение Марелле. — Останемся втроем. Надо придумать текст лозунга. А все остальные немедленно вниз! Занимать места.

Когда мы уже выходили, Анне крикнула нам вдо­гонку:

— Только не трусить! Ни с кем ничего не случится. Поверьте. А если потом спросят, кто зачинщик, то гово­рите прямо — Анне! Анне Ундла!

Что-то необычайно гордое и победное было в том, как она назвала нам свое имя.

За дверью столовой было всего несколько человек. Переговоры с ними оказались успешными. Приходив­шие вновь в большинстве случаев попадали в наши сети, только очень немногие держались пока в стороне. Я сосчитала. Нас набралось пятьдесят два человека, а чтобы заполнить один зал столовой, требовалось восемь­десят. Целых восемьдесят единодушных девочек!

Понемногу небольшими группами подходили осталь­ные девочки. Скоро нас стало восемьдесят три, потом сто. Мы обошли всех, ряд за рядом.

— Согласны? Ясно?

— Присоединяемся.

Больше всего суетилась, конечно, Сассь, которая вдруг куда-то исчезла, а теперь опять появилась около меня. Она сновала по рядам, как ткацкий челнок. Даже маленькая Марью, судорожно уцепившаяся за мою руку так, что я чувствовала, как ее испуганное сердечко бьется в горячей ладошке, — даже она ни разу не ска­зала, что не хочет или не может участвовать в этом деле. Когда я ей тихонько шепнула, что она может прийти под конец и ей совсем не обязательно участво­вать, она решительно покачала головой и еще крепче ухватилась за мою руку.

Но в то мгновение, когда дежурная учительница от­крывала дверь, среди нас послышался испуганный шелест. То здесь, то там слышалось:

— А где же сама Анне?

Это сама насторожило меня. Словно мы и в самом деле всю ответственность за то, что здесь происходит, переложили на одну Анне.

Я еще раз торопливо обошла ряды.

— Если спросят — нельзя называть ни одного имени! Вместе решили — вместе и отвечать будем. Это совер­шенно добровольно. Кто не хочет участвовать, кто очень хочет есть — пусть сразу идет в конец очереди. Послед­ние столы, те, что ближе к двери, предназначаются для них.

Я не заметила, чтобы кто-нибудь вышел из ряда и перешел в конец очереди. В последнюю минуту шумно ворвалась Анне, за ней следом Лики и Марелле. Ма­релле была бледная, как известка, и выглядела совсем больной. Она вошла последней.

Дежурная учительница, видимо, заметила в нас что-то особенное, потому что спросила:

— Что с вами сегодня?

Этот вопрос был, конечно, вызван необычной тиши­ной, царившей сегодня в столовой. Это было короткое затишье перед бурей.

Я со своими малышами оказалась в середине. Так мы и прошли во второй зал — Марью за руку со мной, а Сассь гордо, как знамя борьбы — впереди. Горький запах пригорелого супа, встретивший нас на пороге, укрепил наши силы.

В мертвой тишине дежурные разносили на столы миски с супом. Из первого зала еще слышалось, как девочки, садясь за стол, отодвигали и придвигали стулья и доносился характерный утренний шум. Когда рассе­лись последние восемь человек (у нас за каждым сто­лом восемь мест, и соответственно этому нас отсчиты­вают, впуская в столовую), в соседнем зале тоже насту­пила тишина. Вдруг все стали вести себя образцово. Все! Не слышалось даже шепота. Во всяком случае, в нашей комнате ни одна большая или маленькая рука и не пыталась взять ложку.