Я стоял в стороне и, слушая его объяснения, вспомнил одну сцену в Эрмитаже. Папа разговаривал с девочкой у картин Гольбейна и Кранаха. Папа сказал: «Чего ж ты, Лена, хочешь, это… (посмотрел на табличку)… это же пятнадцатый век. Конечно, та живопись была еще на низком уровне и не могла достичь нынешних вершин. Вот пойдем с тобою в советский отдел Русского музея, там ты увидишь. Я тебе покажу «настоящее искусство».

И Воднев показывал, поучая старшину на примерах. Потом стал орать на альпиниста Костю Соболева, медленно проходившего мимо.

Политруки, как правило, командовать не умели (недаром, позже, когда отменили комиссаров, они судорожно переделывались в строевых).

Воднев, всегда не уверенный в исполнении своего приказа, заранее огорчался и сердился как человек, теряющий то, что ему по праву не принадлежит.

— Товарищ боец! Вернитесь!

Куда вертаться? Костя стоял рядом.

— Почему вы не приветствуете старших?

(Здесь война, какие приветствия, — думал Костя. — Мы даже не знаем, что это такое, да и ты не знаешь, — но молчал.)

— Вы почему не поприветствовали меня? — повторил Воднев.

— Извините, товарищ политрук, — ответил тихо Костя, — Не заметил. Тороплюсь выполнить задание начальника штаба. (А сам стоял и глазел.)

— Почему у вас такой неопрятный вид? (Мы спали в яме на сухих листьях.)

Костя молчит, изображая Швейка.

— А где ваша винтовка? Без нее вы подлежите военно-полевому суду.

— Я разведчик! У нас вооружение — пистолет и нож. (Вынимает из кармана пистолет.)

— Это не по уставу. Вы рядовой, и вам положена винтовка. (Тебе бы толковать устав, подумал я, но молчал.)

— Приказываю вам сейчас же пойти в каптерку, сдать пистолет и получить винтовку, а то многие офицеры без пистолетов ходят, а рядовые пистолетами обзавелись.

— Я, товарищ политрук, не обзавелся, а меня так еще в Ленинграде обмундировали.

— Не разговаривать! Выполняйте мое распоряжение — и изложить.

Он очень хотел услышать — «есть!». Но Костя молчал и стоял не «смирно» и, конечно, никуда пистолета не сдал. Через два дня разговор повторился со мною. В конце Воднев помолчал и, не зная, как закончить сцену, спросил:

— Какое у вас образование?

— Вы же знаете, я окончил Ленинградский Политехнический институт.

— А военные науки проходили?

— Что-то проходили, но не закончили, экзаменов не было, и звания не получил, остался рядовым.

— А теперь думаете так, солдатиком прокантоваться в «придурках», а после войны опять в «штатские костюмчики» податься? Не выйдет.

Он позвал Тарасова — начальника строевой части — и сказал:

— Соболева и вот этого бойца Рубинштейна и вместе с ним всех альпинистов представьте к воинскому званию лейтенанта, и пусть не придуриваются больше рядовыми. Приказ я сам отнесу в штаб армии. Получит взвод и научится сразу порядкам.

Старшина был умный, а Воднев наоборот.

Старшина любил задавать штатским хитрые вопросы: «Товарищ старший политрук, чем определяется класс?» — Воднев, не задумываясь, ответил: «Отношением к орудиям и средствам производства».

— «А мне кажется, что скорее к средствам потребления, — сказал старшина. — Вот секретарь райкома и горкома находятся в другом классе, хотя к средствам производства…»

— «Вам, старшина, — заорал Воднев, — следует почитать Маркса. Ведь вы ведете занятия с рядовым составом, а задаете глупые вопросы».

Старшина отошел и тихо сказал: «Хведька прыпысник». А потом объяснил, кто такой «Хведька» и кто «прыпысник».

Мне тогда казалось, что большую должность в армии может занять хорошо подготовленный военный, но позже стало ясно — военному делу, так же, как искусству, учиться не нужно, достаточно таланта и чуть-чуть обычаев.

Однако празднуют «бал» посредственности, такие, как Угрюмов и Цыганков. Так везде, где стерты критерии, а дурак смолчит, за умного сойдет (пусть простят меня их дети).

Лейтенантов и «кубари» мы получили уже зимой, в январе 42-го, тогда стали присваивать звания быстро. Офицеров убыль была великой, и нам не то повезло, не то наоборот. А пока мы, альпинисты 1-й Горнострелковой, оставались рядовыми, необученными, как тогда назывались, бойцами, а позже солдатами нештатного подразделения. Мы были и разведвзводом, и комендантским отделением (охрана штаба), и за офицеров связи (посыльные в штаб армии и части), в общем, «за все».

Служба была трудной. Вместе мы почти никогда не бывали. Адъютант начальника штаба или комбрига постоянно кричал: «Соболев — в 1-й батальон, Рубинштейн — в минометную роту, бегом» — и так весь день, с приказом или донесением. Наша бригада все еще стояла во втором эшелоне, и задания у нас были мирными. Альпинистские навыки и тренированность не только пригодились, но просто выручали нас не однажды.

Бригада рождалась как самостоятельная военная клеточка, а альпинисты проводили время в движении, знакомствах и узнавании жизни, скрытой от нас аспирантурами и аудиториями института. Открывались целые слои человеческого котла. Разведка временно не велась. Абрам Бердичевский получил коня и стал связным штаба бригады со штабом армии. Владимир Алексеевич Буданов — самый старый из нас, потянулся к интендантам-тыловикам, Федя Лемстрем — единственный из нас профессиональный деятель спорта — приклеился к разведотделу штаба. Глава нашей «фирмы» Карп Миронович Великанов оказался в помощниках начальника штаба, оставшиеся — Костя Соболев, Ваня Федоров, я, Анатолий Кельзон, Серега Калинкин и Сеня Аскенази стали помощниками в оперативном отделе. Эти должности, по существу, ничего не значили. В основном мы все были на посылках, в поручениях, в бегах. Мы часто бывали врозь, но очень любили друг друга, постоянно знали, где остальная девятка, чтобы искать, находить, помогать. Просьба каждого была законом, большим, чем приказ командиров, ибо друзья обращаются и просят лишь тогда, когда другого пути нет. Мы верили в этот закон дружбы и чтили его.

У каждого из нас были свои странности. Мы и к ним относились уважительно.

Так, Великанов просил нас не пить водки, а собирать ее во фляжки и протирать ноги после разведки, и мы выполняли эту процедуру под смех старшины и целой роты солдат, собиравшейся на наше протирание повеселиться. Так мало было веселого, и мы служили ему, как умели.

ПОЛКОВНИК ГРИБОВ

Полковник Иван Васильевич Грибов полюбил нас не за альпинизм, не за интеллигентность, хотя сам был настоящим военным интеллигентом из дворян и царского офицерства, и не за то, что мы ленинградцы. Думаю, мы ему просто нравились, и все. Настоящего пристрастия мы добились после двух эпизодов.

Эпизод первый.

К комбригу являлись все вновь назначенные офицеры (тогда еще командиры).

Пришел один «такой» с двумя «шпалами» (теперь такие называются «майор»), присланный к нам на должность командира 2-го батальона. Мужчина лет сорока, крепкий, полноватый, даже красивый, сильно волнующийся и потеющий. Полковник объяснил ему обстановку, дал карту масштаба 1: 25000, указал позицию батальона и границы с соседями. Офицер сказал: «Есть!» и хотел идти. Иван Владимирович — мудрый старик, вернул его, стал задавать вопросы и быстро выяснил, что офицер совсем не понимает ни карты, ни соседей, ни дела. Он работал администратором филармонии и карты не видел лет двадцать. Грибов был в затруднительном раздумье. Других командиров ему не найти. Вести его с батальоном самому, что ли? Тут Великанов, сидевший на траве рядом с Грибовым, вызвался отвести батальон на место, расположить все роты, как приказано, и нанести обстановку на карту. Грибов сказал: «Надежды на штатского доцента немного, но делать нечего. Попробуем». И Великанов повел. Тактично с командиром и умело с картой и на местности. В короткий срок привел батальон на позицию, вернувшись, доложил о батальоне, о соседях его и много интересных сведений.

Эпизод второй.

Потерялась 2-я рота 3-го батальона. Пропала! Не стала на свое место. В обороне дыра.