К кому же прильнуть тебе душой? К единому Господу Богу. Тут верней пристань, ибо другой, даже неверной и слабой — нет и нет.

А русские и евреи ведь в одного Бога веруют? Как ты думаешь? — спросил он.

— Да, — ответил я, — в единого Бога. Когда пришел Иисус Христос, он сказал: «Я пришел не уничтожать закон (закон Моисея), а утверждать его». Господь един. Христос внес новые моральные дополнения к закону Бога единого.

— И я так думаю, — сказал Кулеватовский.

— А ты русский? — спросил я.

— Я русский!

— А по фамилии ты хохол.

— Отец у меня украинец, мать молдаванка (попросту цыганка), а я русский. Раньше православного вероисповедания писали, а теперь русский пишут. Теперь все русские. И евреев скоро совсем не будет. Кто на русской женится, кто за армянина выходит, все пишутся русскими, иначе на секретную службу не возьмут, вдруг уедешь «туда» и секреты продашь. Еще скажу: «Не старайся доказывать, кто ты есть: кто не захочет — не увидит».

Интересный мужик. Хороший. Не пришлось мне с ним больше поговорить.

Атака наша не получилась. Как сказал Кулеватовский, накрыл он нас в рощице. Артиллерия наша плохо сработала. На обратном пути шел я по ходу сообщения и увидел Кулеватовского. Он лежал на боку за бруствером, накрытый своей старенькой шинелькой.

ШИФРОВАЛЬЩИК РЕЗВАН

А все шло своим чередом: землянка, окопы, окопы, окопы и дождь со снегом. Первое солнце. Снег на земле. Жухлый, с темными ямками, но снег. На входах в землянки глина крепко пристает к сапогам. Намазанная на деревяшки, где их чистят, высыхает, трескается и рассыпается рафинадом.

Землянки в бывшей роще. Целого дерева — ни одного. Видел когда-то под Ереваном развалины древнего храма. Там остались только части колонн на фундаменте. Много колонн разной выжитости и высоты. Упавшие части лежат тут же. Наша роща похожа на этот храм. В каждое дерево попал снаряд, и не однажды. Не рядом разорвался, этих были тысячи, но попадал прямо в стоящее дерево (сколько же их нужно выпустить) и отрывал верхнюю часть. Оставалась колонна с капителью, как расщепленная метелка, крашенная в чернь. А некоторые лихие летуны не разрывались и, попадая в ствол, расщепляли его и оставались в нем, как нос слона в известной сказке.

Было тихо, и мы вылезли на поверхность, как зеленые ящерицы на серый камень, на солнце, на весеннее тепло, и были зелены с лица. Сырость окопов и землянок на болоте и водка раскрасили лица потребителей. Однако был среди нас суперзеленый. Его привезли из блокадного Ленинграда.

Мы стояли вокруг него. Он рассказывал. Мы все питерские, и это понятно, было интересно слушать. Резван его фамилия. Красивая фамилия. Он снял шинель. Его «х/б» почему-то не хаки, а серого цвета, похоже на цвет немецкой формы. Присмотрелся я ближе. Вши покрывали его гимнастерку сплошным слоем. Некоторые особи сидели даже в два слоя друг на друге. То ли им места не хватило, то ли исполняли завещанное им природой важное или даже очень важное дело. Впрочем, как я потом узнал, вши этим не грешат, каждая самка сама себя оплодотворяет, сама себе удовольствие делает.

Они сплошняком сидели на наружной стороне рубашки. Сколько же их было внутри! Этим точно места там не хватило.

Я сказал ему: «Смотри, Коля! Вши». Он засмеялся и ответил: «Когда их столько, это уже не вши, это укрывало, их уже не замечаешь. Даже теплее. Пристрелялись мы с ними. Одно хорошо, живым себя почитаешь. Они умирающих покидают. Чуют и покидают. Живых поедают, неживых — покидают.

Сам видел. Ручьями текут, уходят».

Шифровальщики люди особенные. Живут в отдельной землянке. В гости к ним не забежишь (слава Богу). Перед землянкой — часовой. В затишье греют пузо. Как дело началось — так снуют день-ночь-день. Их двое (второй Платонов — какая фамилия!), и хватает цифр на обоих. Приказы и указы приходят в шифре. Все расшифровать и отпечатать и бежать к командиру или начальнику штаба. И к связистам за новыми приветами. А то и связисты часового тревожат сами.

Так вот, выжил Коля. Выжил, отъелся, отмылся, отвошебоился и выжил. Растолстел даже сильно, ел хорошо и сидел много. Растолстел так, что казался опухшим. Вот так-то у нас было со вшами.

Однажды мы заменили в обороне части, снятые с нашей линии. Мой вестовой Кроля (он выздоровел и возвратился ко мне, как его имя — не помню), очень шустрый старик, занял мне землянку — чудо. Четыре наката и внутри все стены и потолок забраны плащ-палатками. Видно, в ней жил не менее полковника. Такое пышное богатство меньшому недоступно. Одно было странно. Почему, уходя, не сняли своих драгоценных драпри. Землянка была двухкомнатной. В «зале» — стол, топчан, и в предбаннике — топчан для ординарца.

Когда я, уже совсем без сил, к вечеру добрался к «дому» в мокрых валенках, Кроля спал на своем месте. Зажегши керосиновую лампочку, я обмер. Кроля был красным, как облитый кровью. Клопы сидели на нем всплошную.

Нашу землянку мы с ним продали за литр спирта. Позже купивший рассказывал: «Я набрал их полную каску и отнес начальнику тыла майору Сысу. Потребовал у него литр спирта (чтобы не быть в дураках), иначе, сказал, могу уронить каску на пол в шикарной вашей землянке. Майор Сыс литр выдал, так что все остались «при своих». Больше я шикарных землянок не занимал никогда. Ни своих, ни немецких.

В землянках вражеских «зверей» не было, однако вонь от порошков и дустов стояла непереносимее клопов.

ПОМОЩНИК НАЧАЛЬНИКА

Как я уже говорил, меня назначили помощником НО-1. А начальнику оперативного отдела, теперь моему начальнику, капитану Колосовскому, присвоили звание «майор». По выражению Михаила Светлова, это был «мечтатель-хохол». Правда, он мечтал не о том, чтобы землю где-то, кому-то там отдать, а о том, как он получит папаху полковника и приедет в Харьков, и все девицы Харькова выйдут ему навстречу и предложат «руку и сердце».

Я принимал решение и готовил карту и приказ на завтрашнее наступление на деревню Вороново, а он лежал рядом на нарах, накрывшись шинелью, и принимал еще более трудное решение: блондинка или брюнетка будут лучше выглядеть рядом с его серой папахой.

Потом он вставал, долго гляделся в маленькое круглое тусклое зеркальце на новые золотые погоны (неположенные на фронте и неизвестно, где добытые), надевал черные перчатки и, надувая совсем круглое лицо, говорил: «Чи? Идуть воны майору Колосовському?» И поднимал руки в перчатках. Ему очень приятно было произносить слово «майор» в сочетании с «Колосовский», и когда он не слышал этого от других, произносил сам.

А человек он был смелый. Любил подолгу находиться в передовых окопах, проверять посты и дежурить. Часто оставлял меня в землянке, а сам уходил дежурить в мою очередь.

Мне, старшему лейтенанту, еще и наполовину не ставшему военным, приходилось тут на ходу постигать всю военную премудрость. В окопах как дежурный офицер я представлял командира бригады и отдавал приказы командирам рот и взводов, а при внезапных изменениях ситуации — от его имени. Там выручала интуиция. В штабе же нужно было много знать. Просто знать и уметь; и я лихорадочно учился, спрашивал у старших офицеров и выполнял работу за всех, кто ленился или стеснялся спрашивать, как мой майор Колосовский.

Работа шла успешно, и майор, который докладывал всегда сам, вскоре получил награду и уехал на учебу.

И я стал начальником! Оперативного отдела бригады. Конечно, никто из начальства меня всерьез не воспринимал.

Этот! Из штатских рядовых, которому мы насильно дали лейтенанта, уже влез на должность подполковника, начальника оперативного отдела, всего за год войны. Командир бригады, а теперь им стал полковник Цыганков, запросил из штаба армии настоящего начальника оперотдела.