Глава 5

Время текло неумолимо, а я был еще очень далек от выполнения намеченного плана. Правда, мне удалось списать с телевизора еще и голос судьи-контролера Роджера Ивамы. Того самого, что вел суд над Гереро. Нужен был еще чей-нибудь голос, по я больше не мог ждать. Хватит двух. Теперь дело стало за малым. Нужно было получить в свое распоряжение синтезатор не менее, чем часа на два. И так, чтобы никто в это время мне не помешал. Потому что узнай они, чем я собирался заняться, они не только помешали бы синтезу, они помешали бы мне жить. Всерьез. Прервав синтез в моем организме.

Теперь я уже знал, кто где здесь живет. Бонафонте, Эрни и долговязый идиот с двойной фамилией жили в большом доме, там же, где и я. Кухарка тоже. Профессор же Ламонт спал всегда в меньшем здании, в маленькой комнате, примыкавшей К его кабинету. И не только, к сожалению, спал. Он почти все время проводил в своем кабинете, который я мысленно окрестил «студией звукозаписи».

Нет, днем нечего было и надеяться заполучить машину в свое распоряжение. Оставалась ночь. Но рассчитывать на то, что старик не услышит из соседней комнаты, как в его кабинете кто-то возится, было бы наивным. Выход оставался один — снотворное.

Я пожаловался Ламонту, что плохо сплю, и спросил, есть ли у пего снотворное. Профессор с гордостью сообщил мне, что спит как сурок, но в тот же день Эрни молча протянул мне коробочку «дримуэлла».

Я сидел вечером у Ламонта. Было уже около одиннадцати, и бедняга отчаянно боролся с зевотой. Он был настолько деликатен, что не осмеливался даже взглянуть на часы. Чтобы я, не дай бог, не заметил, что он хочет слать.

— Профессор, — сказал я, — это преступление. Вам давно уже пора спать.

— Нет, нет, — мужественно покачал он головой. — Еще рано.

Удивительный все-таки он был человек. Впрочем, все мы, наверное, удивительные люди. Он, само воплощение деликатности и скромности, зарабатывал на жизнь, ставя по заказу капканы на невинных, ничего не подозревающих людей. Я, ценя его деликатность и любя его дочь, собирался, в свою очередь, посадить его на скамью подсудимых. Уж он-то знал бы, почему ОН там сидит.

— Ни одной минуты больше. — Я встал из кресла. — Вы что-нибудь пьете перед сном? Молоко, йогурт?

— Йогурт.

— Позвольте мне поухаживать за вами. Где ваш йогурт?

— В холодильнике, в углу, но не смейте этого делать. Я сам.

Я подошел к холодильнику, вытащил бутылочку йогурта, взял стакан, налил и поставил перед Ламонтом.

— Вы меня балуете… — Он поднес стакан к губам и посмотрел на меня с улыбкой. — А знаете, дорогой мой Рондол, я почти готов простить Гереро. — Я с недоумением посмотрел на него. Что он хотел сказать? — Да, да, не удивляйтесь. И знаете почему? Потому что только благодаря ему познакомился с вами…

Старик посмотрел на меня с такой нежностью, с такой доверчивостью и симпатией, что я почувствовал, как у меня сжалось сердце.

— Спокойной ночи, — пробормотал я и вышел на улицу.

О господи, что я сделал, чем прогневил тебя? Почему я не могу идти по своему жизненному пути спокойно, как все? Почему на каждом шагу меня подстерегают испытания? Я не хочу быть библейским Иовом. Я хочу быть обыкновенным обывателем, для которого главная моральная проблема — это на каком боку спать.

Господи, Ламонт ведь негодяй. Преступник. Убийца. Наемный убийца. Зачем ты дал ему дочь, которую я хочу любить? Зачем ты делаешь убийцу таким кротким и милым, что сердце тянется к нему? Если он убийца, сделай так, чтобы он рычал, щелкал клыками и размазывал по губам кровь. Зачем ты даешь убийце бело-розовую беззащитную улыбку и смирение священнослужителя?

Я вошел к себе в комнату и подошел к столу, в котором лежала коробочка «дримуэлла», выдвинул ящик. Снотворное было на месте. Но кто-то его брал. Взял, посмотрел и положил на место. Точно на то же самое место. Абсолютно. Только я оставил его этикеткой от себя. Я это хорошо помнил, потому что попытался утром прочесть название снотворного наоборот. Уверяю вас, это не легко, тем более, когда видишь буквы перевернутыми. Я попробовал сделать это раза три, пока не выговорил «ллэумирд».

А теперь коробочка лежала так, что этикетка «дримуэлл» читалась слева направо, как ей и положено. Для чего они промеряли меня? Что могло вызвать их подозрение? Во всяком случае, хорошо, что я еще не брал из коробочки ни одной таблетки. Обычно берут одну—две таблетки «дримуэлла». Для Ламонта мне нужно штуки четыре. Отлично. Сейчас я выну из коробочки две таблетки и завтра две. Я плохо сплю, и мне нужна двойная доза. Пусть они пересчитывают таблетки. Послезавтра можно будет попробовать выполнить первую часть моего плана.

Я вдруг замер. Сердце тревожно пропустило такт. Пленка с голосами начальника полиции Шервуда и судьи-контролера Ивамы? Для чего они у меня? Для чего я записывал их голоса? Ах, просто так, мистер Рондол… Может быть, Бонафонте даже улыбнулся… Пленка лежала там, где я ее оставил, около магнитофона. Я поставил ее, проверил. Она.

А может быть, они искали только то, что я спрятал? Если человек оставляет кассету на столе, рядом с магнитофоном, значит, и нечего обращать на нее внимание… Будем надеяться, что это так.

Назавтра Ламонт утвердил мой сценарий. Судьба бедного Кополлы была решена. Если, конечно, я не смогу осуществить свой план. Теперь на моей бедной совести висело уже две судьбы. Мой клиент Ланс Гереро, благополучно замороженный вместе с надеждой, что его адвокат сделает все для успешной апелляции. И заведующий отделом краткосрочных кредитов Джон Кополла, который на меня не рассчитывал только потому, что и не подозревает о своем побочном приработке — тайной торговле героином.

А выдержит ли моя слабая, нетренированная совесть такую нагрузку? Недогружать совесть дурно, это бесспорно, но перегружать ее опасно, потому что при перегрузке этот хрупкий капризный механизм легко выходит из строя…

…Я снова сидел поздно вечером у Ламонта. Время на этот раз едва тащилось. А может быть, и вовсе стояло на месте. Наконец я взглянул на часы..

— Все, профессор, вам пора спать.

Не слушая его слабых протестов, я направился к холодильнику и достал йогурт. На правах будущего зятя я уже мог позволить себе некоторую фамильярность. Хотя в отличие от профессора я был не слишком уверен, что стану им когда-нибудь.

Стакан. И вдруг меня словно жаром обдало. Если я высыплю растолченное мною заранее снотворное на дно стакана, вряд ли оно растворится в йогурте. А он может я не допить стакан. Высыпать сверху тоже нельзя. Порошок даже не погрузился бы в густую жидкость. Все пропало. Только не волноваться. Только не волноваться. Думать. Быстрее.

— Где у вас можно найти ложечку, мистер Ламонт, — сказал я. — Сегодня йогурт почему-то такой холодный, что не хочет литься из бутылки.

— Над холодильником, в шкафчике.

Я повернулся спиной к профессору. Быстрое движение, и порошок светлой ледяной струйкой скользнул в стакан. Теперь налить йогурт. Размешать получше.

— Прошу вас, профессор.

Он поблагодарил меня и взял стакан. Ну, пей же, пей. А что, если он вдруг решит не пить свой паршивый йогурт сегодня? Я с трудом сдерживал в себе острое желание наброситься на старика, запрокинуть ему голову и влить в его глотку содержимое стакана.

— Напрасно вы меня так напугали, — пробормотал Ламонт. — Йогурт не такой уж холодный…

— Спокойной ночи, профессор, и спите, пожалуйста, крепко.

— Постараюсь, — улыбнулся профессор, со вздохом поднялся на ноги и направился в спальню.

Оставалось проделать старый, престарый трюк. Я заранее приготовил кусочек топкой пластмассы и сейчас, перед тем как закрыть за собой дверь, вставил его в гнездо замка так, что полностью захлопнуться он не мог. А может быть, и не нужно было этого делать. Достаточно было просто поставить замок на защелку. Ведь первым посетителем после моего ухода должен быть я же.

Я добрался до своей комнаты, не раздеваясь лег, стараясь ни о чем не думать. Я отодвинул подушку в сторону и лег затылком на жесткий край кровати. Так, по крайней мере, я не засну.