Она с изумлением благодарности смотрела на него, видя, как одно внимание, одно чувство приличия – такая малость – делали его счастливым. И это после всего!..

719

«Как он любит меня! Зачем?..» – подумала она с грустью.

– Оскорбления! – повторил он. – Да, мне тяжело бы было, если б вы послали меня с масличной ветвью к нему, помочь ему выбраться из обрыва сюда… Эта голубиная роль мне была бы точно не к лицу – но я пошел бы мирить вас, если б знал, что вы будете счастливы…

«И бабушка пошла бы, и мать моя, если б была жива… И этот человек готов идти – искать мое счастье – и терять свое!» – подумалось ей опять.

– Иван Иванович! – сказала она почти в слезах, – я вам верю, вы сделали бы и это! Но я не послала бы вас…

– Знаю, что не послали бы, и дурно сделали бы. А теперь мне не надо и выходить из роли медведя. Видеть его – чтобы передать ему эти две строки, которых вы не могли написать: ведь это – счастье, Вера Васильевна!

Она потупила глаза.

«Я только и могу дать ему это счастье в ответ… на всё!..» – думала она.

Заметив ее печаль, он вдруг упал, смирился: гордость осанки, блеск взгляда, румянец – пропали. Он раскаялся в своей неосторожной радости, в неосторожном слове: «счастье».

«Опять глупость сделал!» – терзался он про себя – приняв простое, дружеское поручение, с которым она обратилась к нему, потому что некому было поручить, как она сказала, – за какое-то косвенное поощрение его надежд!

Он – этой внезапной радостью и этим словом «счастье» – будто повторил свое признание в любви и предложение руки и, кроме того, показал ей, что эгоистически радуется разрыву ее с Марком.

Вера, глядя на него, угадала, что он во второй раз скатился с своего обрыва счастливых надежд. Ее сердце, женский инстинкт, дружба – всё бросилось на помощь бедному Тушину, и она не дала рухнуть окончательно всем его надеждам, удержав одну, какую только могла дать ему в своем положении, – это безграничное доверие и уважение.

– Да, Иван Иванович, я теперь вижу, что я надеялась на вас и в этом, только не признавалась сама себе, и никогда не решилась бы требовать от вас этой помощи.

720

Но если вы великодушно предлагаете, то я рада и благодарю. Никто не поможет мне так, как вы поможете, потому что никто так, как вы, не любит меня…

– Вы балуете меня, Вера Васильевна, говоря это: но это правда! Вы насквозь видите меня…

– И если, – продолжала она, – вам не тяжело видеть его…

– Нет… я не упаду в обморок.

– Так подите сегодня в пять часов в беседку и скажите…

Она задумалась, что сказать. Потом взяла карандаш и написала те же две строки, которые сказала ему на словах, не прибавив ничего к прежде сказанным словам.

– Вот мой ответ! – заключила она, передавая ему незапечатанный листок, – отдайте ему и прибавьте, что хотите, если нужно будет: вы знаете всё…

Он спрятал листок в карман.

– Помните одно, – прибавила она поспешно, – что я не обвиняю его ни в чем… ни на что не жалуюсь… следовательно…

Она остановилась. Он ждал.

– Вашего бича с собой не берите!.. – договорила она тихо, почти в сторону.

– Поделом мне, – сказал он, сильно вздохнув.

– Виновата, – перебила она, подавая ему руку, – это не упрек, Боже сохрани! Память подсказала мне кстати. Мне легче этим одним словом выразить, а вам понять, чего я желаю и чего не желала бы в этом свидании…

– Тут обидно одно: вы думали, что я без этого слова не понял бы…

– Простите меня, больную…

Он пожал поданную ему руку.

XVI

Немного погодя воротилась Татьяна Марковна, пришел Райский. Татьяна Марковна и Тушин не без смущения встретились друг с другом. И им было неловко: он знал, что ей известно его объяснение с Верой, – а ей мучительно было, что он знает роман и «грех» Веры.

721

Из глаз его выглядывало уныние, в ее разговорах сквозило смущение за Веру и участие к нему самому. Они говорили даже о простых предметах как-то натянуто, но к обеду взаимная симпатия превозмогла, они оправились и глядели прямо друг другу в глаза, доверяя взаимным чувствам и характерам. Они даже будто сблизились между собой и в минуты молчания высказывали один другому глазами то, что могли бы сказать о происшедшем словами, если б это было нужно.

До обеда Вера оставалась с Татьяной Марковной, стараясь или, скорее, опасаясь узнать о мере, какую она могла принять, чтоб Марк не ожидал ее в беседке. Она решилась не отходить от нее и после обеда, чтоб она не поддалась желанию сама сойти с обрыва на свидание.

Но Татьяна Марковна до обеда не упомянула о вчерашнем разговоре, а после обеда, когда Райский ушел к себе, а Тушин, надев пальто, пошел куда-то «по делу», она заняла всю девичью чисткою серебряных чайников, кофейников, подносов и т. д., назначаемых в приданое Марфиньке.

Вера успокоилась с этой стороны и мысленно перенеслась с Тушиным в беседку, думая с тоской и с замиранием сердца от страха о том: «Не вышло бы чего-нибудь! Если б этим кончилось! Что там теперь делается!»

А там, без четверти в пять часов, пробирался к беседке Тушин. Он знал местность, но, видно, давно не был и забыл, потому что глядел направо, налево, брал то в ту, то в другую сторону, по едва заметной тропинке, и никак не мог найти беседки. Он остановился там, где кусты были чаще и гуще, припоминая, что беседка была где-то около этого места.

Он стоял, оглядываясь во все стороны, и с беспокойством смотрел на часы. Стрелка подвигалась к пяти часам, а он не видал ни беседки, ни Марка.

Вдруг издали до него дошел шум торопливых шагов, и между кустами сосняка и ельника являлась и пропадала фигура.

«Кажется, он!..» – думал Тушин и раза два дохнул всей грудью, как усталый конь, покачал взад и вперед стоящую рядом молодую ель, потом опустил обе руки в карманы пальто и стал как вкопанный.

722

Марк точно выпрыгнул из засады на это самое место, где был Тушин, и, оглядываясь с изумлением вокруг, заметил его и окаменел.

Они поглядели друг на друга с минуту, потом дотронулись до фуражек. Волохов всё озирался с недоумением вокруг.

– Где же беседка? – спросил он, наконец, вслух.

– Я тоже ее ищу и не знаю, в которой она стороне!

– Как «в которой стороне»! Мы стоим на ее месте: она еще вчера утром тут была…

Оба молчали, не зная, что сталось с беседкой. А с ней сталось вот что: Татьяна Марковна обещала Вере, что Марк не будет «ждать ее в беседке», и буквально исполнила обещание. Через час после разговора ее с Верой Савелий, взяв человек пять мужиков с топорами, спустился с обрыва, и они разнесли беседку часа в два, унеся с собой бревна и доски на плечах. А бабы и ребятишки, по ее же приказанию, растаскали и щепы.

На другой день утром сама барыня взяла садовника, да опять Савелья, и еще двоих людей, и велела место, где была беседка, поскорее сравнять, утоптать, закрыть дерном и пересадить туда несколько молодых сосен и елей.

«Задним умом крепка! – упрекала она мысленно себя. – Если б я сломала беседку тотчас, когда Верочка сказала мне всё… тогда, может быть, злодей догадался бы и не писал ей проклятых писем!»

«Злодей» действительно догадался.

«Старуха узнала: – это она! – подумал он. – Вера поступила благонравно: всё открыла ей!»

Он обернулся к Тушину, кивнул ему и хотел идти, но заметил его пристальный, точно железный взгляд.

– Вы что тут делали, гуляли, что ли? – спросил он. – Что вы так смотрите на меня? Вы здесь в гостях наверху?

– Да, в гостях. Я не гулять пришел, а видеться с вами, – сказал Тушин сухо, но учтиво.

– Со мной! – оборотясь живо к нему, отозвался Волохов и вопросительно глядел на него. «Что это: не узнал ли и он? Он, кажется, претендент на Веру. Не драму ли затевает этот лесной Отелло: “крови”, “крови”, что ли, ему надо!» – успел подумать Марк.

– С вами, – повторил Тушин, – у меня есть поручение к вам.