Через час я понял, что все бесполезно. Бар куда-то исчез. Да что там бар, исчезла целая улица. Словно кто-то взял и перетащил ее на другой конец города. Ага, за пару дней.

Я валился с ног. Вик тоже. Надо отдать ей должное, за весь час она не проронила ни слова. Шла молча. Пыхтела, хмыкала, сплевывала себе под ноги, что-то насвистывала, но ничего не сказала. Я тоже был нужен ей. Нужда друг в друге заставляет проявлять человека чудеса терпимости. Даже любовь на это не всегда способна.

На всякий случай, я побродил еще немного. Чуда не произошло. Улицы с баром не было. Ничего даже отдаленного похожего.

– Ладно, бесполезно. Ничего мы не найдем. Он куда-то исчез. Бар-невидимка…

– А ты уверен, что он был?

– Не понял?

– Ну-у… Сначала обезьяна, потом этот бар.

Я поежился. Действительно, со стороны можно сделать определенные выводы. Но ведь не мог же я напиться в собственной галлюцинации! Похмелье было абсолютно реальным.

– Если уж с баром-невидимкой не получилось, давай зайдем хоть куда-нибудь, – сказала Вик.

Я вяло кивнул.

– Ты знаешь, что есть поблизости? – спросила Вик. – Хотя… Лучше не надо. Направление выбираю я.

– Делай, как знаешь.

Мне было все равно. Я потерпел поражение. Мой замечательный план провалился. С оглушительным треском. Кто-то мог от души повеселиться.

А ведь это мог быть неплохой ход. Прийти в бар с Вик и в упор спросить бармена о записках и обезьянах за рулем. Неважно, что бы он ответил. Скорее всего, стал бы все отрицать. Но улови я хоть малейшую фальшь, все было бы понятно – вокруг меня происходит что-то ненормальное. В обратном случае – ненормален я сам… Логично? Вполне.

Однако я слишком озабочен этим вопросом. Почему бы не сходить к врачу? Вместо того, чтобы устраивать нелепые проверки… Просто обратиться к психологу и рассказать ему обо всем.

Но тогда, возразил я сам себе, неминуемо поставят диагноз. А может быть, направят на лечение в какую-нибудь клинику с щадящим режимом. Кому ты будешь нужен после психушки?

Да, да, называй все своими именами. Именно после психушки, а не какого-нибудь центра реабилитации или релаксационного стационарного комплекса. Эвфемизмы ни к чему. Упекут в психушку. Будут пичкать таблетками, от которых постепенно у тебя перестанет стоять. Будешь рассказывать идиотские истории о своем детстве другим психам на групповой терапии. И заниматься полезным физическим трудом на свежем воздухе. Выращивать какую-нибудь репу…

Нет, репа от тебя не убежит. Пока ты можешь здраво рассуждать, не надо никуда идти. Вот если начнешь бросаться головой на стены… Вот тогда будет пора. А сейчас еще рано.

Мне захотелось рассказать Вик обо всем, что со мной произошло. Я понял, что уже почти две недели держу в себе это. Еще немного и меня просто разорвет. Бац! И стены домов в горячих скользких кусках мяса. То-то Вик заинтересуется таким оригинальным способом самоубийства. Очень эффективным. Надо ей посоветовать. Сойти как следует с ума, но никому об этом ни звука. И в один прекрасный день – бац!

– Вот здесь, по-моему, неплохо, – голос Вик вернул меня в реальность.

Мы стояли около обычного идзакая. С караоке, толпой пьяных сарариманов и школьниц, подрабатывающих эндзё косай.[34]

– Может, найдем место потише? Мне бы хотелось с тобой поговорить. Рассказать кое-что.

– Где ты сейчас найдешь место потише? – спросила Вик.

Это была почти точная копия разговора на нашем первом свидании. Только мы поменялись ролями. Судя по выражению лица Вик, она тоже это помнила.

Мы зашли в бар. Уши сразу резанул пронзительный голос девицы поющей караоке. Кажется, что-то из репертуара Миюки Накадзимы. Точнее сказать сложно. Девица отчаянно перевирала мотив, компенсируя отсутствие слуха громкостью завываний. Она была уже порядочно пьяна. Рядом, за столиком, ее отчаянно поддерживала не менее пьяная компания. Трое мужчин в рубашках с расстегнутым воротом и ослабленных галстуках. Четыре девушки похожих одна на другую, словно их клонировали. Про себя я окрестил их овечками Долли.

Все остальные столики тоже были заняты. Официантка с каучуковой улыбкой с трудом отыскала для нас места. К счастью, подальше от надрывающейся девицы.

– Не самая лучшая идея – остаться здесь, – сказал я.

– Ты уже попытался найти что-нибудь потише. Хватит. Я не собираюсь провести всю ночь под дождем.

Возразить нечего.

Песня закончилась. Компания захлопала и одобрительно захохотала. Довольная девица заняла свое место. Вместо нее взяла микрофон одна из овечек.

– Что ты будешь пить? – спросил я.

– А ты что?

– Я виски.

– Ну тогда я тоже.

– Не крепко будет?

Вик безразлично махнула рукой.

– Возьми виски с колой, раз уж хочешь пить виски.

Снова взмах. Мол, делай, как хочешь.

Когда нам принесли заказ, другая овечка сменила у микрофона подругу. Овечка решила произвести на компанию впечатление. На сносном английском она завизжала «Нас не догонят» русской группы «Та-ту». Произвести впечатление ей удалось. Я и не предполагал, что это можно петь под караоке.

Гайсэны[35] и любители школьниц оживились.

– Ничего себе, – сказал я.

– В твоем баре-невидимке такого не услышишь, да? – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказала Вик.

– Точно. Там очень тихо и спокойно. Жаль, что мы его не нашли.

– Наверное, ты порядочно набрался там, раз забыл дорогу.

– Набрался – да. Но мне кажется, не в этом дело.

– А в чем? – Вик прихватила губами соломинку. Прихватила очень мягко. Красивые чуть пухлые губы. Даже без помады они были достаточно яркими…

Я вспомнил ее крики там, в клинике. У меня вдруг потеплело внизу живота. Пришлось усилием воли отвести взгляд от ее губ.

– Так почему, по-твоему, мы не нашли этот дурацкий бар? – повторила Вик.

Она не заметила моего замешательства.

– Я думаю, что это из-за тебя… То есть, если бы я был один, я бы его нашел. А так он просто не захотел показываться тебе. Бар-невидимка. Такой же, как ты. Ну, в известном смысле, конечно. Когда хочет – он виден. Когда не хочет – идите слушать караоке. Такая вот теория.

Я сделал глоток Синторю.[36]

– Придурок.

Ничего другого я не ожидал.

– Может быть. Даже не представляешь, насколько ты можешь быть права.

Она непонимающе уставилась на меня.

И тут я не выдержал. Будь что будет, но я должен выговориться. Поймет она или нет – неважно. Мне нужен не ее совет, а простое внимание.

Я начал с того момента, когда ее лицо превратилось в жуткую маску. Рассказал про обезьяну, про негра в баре, про записку, про пиццу, про ту же обезьяну за рулем автобуса. Рассказал обо всех моих страхах и сомнениях.

Я говорил, говорил, говорил и не мог остановиться. Весенняя река прорвала плотину. Никогда не думал, что могу без перерыва произнести такое количество слов.

Лед в моем стакане растаял.

Во рту пересохло.

Пальцы бесцельно шарят по столу.

То и дело меня бьет нервная дрожь.

Говорить об этом мучительно. Но и замолчать я уже не могу.

Наконец, все закончилось. Река вышла из берегов, прорвала плотину, затопила пару деревень и иссякла. Несколько секунд я сидел, глядя в стол. Почему-то было страшно посмотреть в глаза Вик. Там я мог увидеть сочувствие, за которым прячется любопытство ребенка, разглядывающего калеку.

Не поднимая глаз, я взял стакан и сделал глоток.

Уже когда заканчивал свой рассказ, я знал, что болен. Здоровому человеку такое и в голову не придет. Даже в кошмарных снах. Я слетел с катушек. Тронулся. Меня отправят выращивать репу… И рассказывать идиотские истории из детства. А я совершенно не помню, до какого возраста писался. Вот незадача…

Я все ждал, когда Вик что-нибудь скажет. Но она молчала. Странно, но молчали и овечки, певшие караоке… И вдруг я понял, что в зале ресторана стоит мертвая тишина.