Изменить стиль страницы

Весь самый активный период реформ наследный принц Нака являлся основным действующим лицом в планировании и претворении нового. Теоретически для него было возможным стать императором в любой момент, как только возникло бы таковое желание, однако на протяжении более двух десятилетий он продолжал оставаться наследным принцем. Несколько достаточно веских причин было выдвинуто в объяснение подобной странной сдержанности. Главным традиционным объяснением является то, что, подобно своему великому предшественнику Сётоку Тайси, он считал, что сможет действовать более эффективно без того бремени императорских обязанностей, которое замкнуло бы его на церемониальных и религиозных функциях, — основном долге суверена.[80] Японские историки также предполагают, что он со своим главным советником Накатоми-но Катамари считали нежелательным слишком непосредственно привлекать любого императора к реформаторскому движению до тех пор, пока не станет очевидной необходимость и успешность подобного средства; далее, непосредственное участие принца Нака в кровавом разгроме Сога, возможно, сделало его ритуально нечистым и, таким образом, технически неспособным стать императором и руководить важнейшими синтоистскими церемониями.

При тщательном чтении хроник возникает подозрение, что были еще и достаточно важные причины личного характера, объясняющие многое из происшедшего в тот период, о которых, однако, нельзя было говорить в открытую. Большую часть своей взрослой жизни принц Нака был глубоко втянут в любовную связь с императрицей Хасихито, являвшейся наложницей императора Котоку и, одновременно, его сестрой по одному из родителей.[81] Молодой принц Арима, единственный сын императора Котоку, наверное, мучился, зная (или — подозревая) об этих мрачных отношениях.

Первым признаком неладов в состоянии Японии представляется нам ухудшение отношений между принцем Нака и Котоку, его дядей, которому он сам помог взойти на трон после падения Сога. В начале описания нового правления, хроника изображает привлекательный портрет этого пожилого джентльмена: «[Император Котоку] имел добрый нрав и большую склонность к учебе. Он не делал никаких различий между людьми благородного и низкого происхождения. Он всегда издавал благожелательные указы».[82] В первые годы правления Котоку отношение к нему принца Нака было лояльным и почтительным, однако под конец между ними возникла трещина. Основной причиной напряженности была, видимо, связь между принцем Нака и императрицей Хасихито, ставшая слишком очевидной, чтобы ее не замечать. Дело достигло кульминации в 653 году, когда принц Нака предложил двору переехать из Нанива (в районе современного города Осака), где он обосновался по воле Котоку в начале его правления, в древний императорский центр в Асука. Хроника не указывает причин такого необычного предложения, однако оно очевидно было связано с незаконной любовной связью принца Нака.[83] Как и следовало ожидать, император Котоку отказался менять столицу, тогда как принц Нака безотлагательно переехал во временный дворец в Асука, взяв с собой мать, вдовствующую императрицу, некоторых молодых принцев и, разумеется, императрицу Хасихито. Принц Арима остался с отцом, однако большинство придворных и официальных лиц, быстро угадав будущий центр власти, покинули старого императора и последовали за принцем Нака в его новую ставку. На следующий год, как если бы их вдохновила западная поговорка, даже крысы решили двинуться с места: «Пятый год, весна, первый месяц; в ночь первого дня крысы [оставили Нанива] и отправились в Ямато.»[84]

Не исключено, что именно это массовое бегство ускорило смерть императора Котоку. Мы узнаем, что он был «охвачен горечью и желал оставить трон».[85] В действительности же он не только не отрекся, но и переехал в новый дворец, возможно — чтобы Нанива не навеивала ему горьких ассоциаций. Отсюда он посылает своей молодой жене, покинувшей его, следующие грустные строки:

Лошадка, что я держал,
С поводом на шее,
Мог ли кто-либо ее видеть —
Лошадку, которую я никогда не выводил?[86]

В древнеяпонском языке слово «видеть» (миру) имело те же сексуальные коннотации, что и библейское «познать»; представляется, что император Котоку воспользовался им, дабы указать на отношения своей жены с принцем Нака.[87] На следующий месяц принц Нака услыхал, что его дядя серьезно болен, и посетил его во дворце в сопровождении большой свиты, куда он включил вдовствующую императрицу и — что было весьма бестактно — императрицу Хасихито. Спустя девять дней император Котоку скончался.

Единственным кандидатом на место его преемника был принц Нака, однако он вновь не воспользовался этой возможностью. Далее реальный выбор мог пасть на сына императора Котоку. Принцу Арима, однако, было всего четырнадцать лет, а до этого в Японии еще не было прецедента занятия трона императором-мальчиком. Кроме того, как становится ясно из последовавших событий, принц Нака именно и стремился избежать императорского наследования по прямой линии от императора Котоку, поскольку это препятствовало бы возможности стать в конце концов императором ему самому. В итоге принц и его советники решили, что его мать, бывшая императрица Когёку, снова взойдет на трон.[88] Ей шел уже шестьдесят первый год, и решение принца Нака, вероятно, явилось временной мерой для удержания трона в надежных руках до тех пор, пока он наконец не сядет на него сам. Хотя в японской истории такое повторное восхождение бывшего императора являлось случаем беспрецедентным, хроники не содержат ни единого слова объяснения или комментария относительно возвращения на трон старой императрицы, от которого она отреклась десятью годами ранее. Возможно, так сложилось из-за того, что действительная причина, известная лишь людям при дворе, не могла быть официально объявлена.[89]

Много лет принц Нака и Хасихито жили более или менее открыто как муж и жена. Ситуация эта, безусловно, болезненно воспринималась ее пасынком принцем Арима и возмущала многих при дворе, кто был близок к старому императору. Все же, в японской императорской традиции не существовало ничего, что могло бы помешать назначить Хасихито императрицей, когда принц Нака взошел бы на трон, — то есть ничего, кроме того неудобного факта, что у них была одна мать.[90] В древней Японии проявлялась чрезвычайная терпимость к степеням родства; в императорской фамилии (как, вероятно, и во всем обществе) браки между сводными братьями и сестрами вполне допускались до тех пор, пока общим родителем являлся отец.[91] Существовал, однако, строгий запрет на браки между отпрысками от одной матери,[92] и принц Нака, вероятно, не желал подвергать опасности свои позиции созданием такой ситуации, когда он становился бы императором и, таким образом, открывал дискуссию относительно своих отношений с императрицей Хасихито. Связь принца со своей сводной сестрой, очевидно, играла немалую роль в его карьере: лишь после ее смерти он решился наконец стать императором.

Когда его дядя, старый император, был надежно упрятан в могилу, а мать надежно усажена на трон, наследный принц продолжил свои политические маневры в проведении многочисленных сложных мер по осуществлению Великой Реформы. И все же, его позиция не была совершенно неуязвимой. Помимо деликатного характера его личной ситуации в отношениях с императрицей Хасихито, ему противостояла потенциальная оппозиция из различных группировок, не получивших никакой выгоды от недавних экономических и административных изменений, и которые, поэтому, противились его попыткам переделать Японию по иноземному образцу;[93] немедленно зазвучали также голоса, недовольные увеличением общественных работ и строительства. Новое правление императрицы началось со строительного бума в столице и прилегающих областях, частично направленного на то, чтобы впечатлять население мощью и стабильностью центрального правительства. Это неизбежно должно было ухудшить положение в достаточно примитивной японской экономике VII века, и в хрониках, обычно настроенных достаточно проправительственно, отмечаются многочисленные народные недовольства:

вернуться

80

Например, известный историк довоенной эпохи Куроита Кацуми пишет:

«Если бы он стал императором, ему бы пришлось взять на себя обременительную ответственность за церемонии и религиозные практики, что сделало бы невозможным углубленные занятия делами внутренней и внешней политики. Для того, чтобы поддерживать движению за великие реформы, было гораздо удобнее [оставаться наследным принцем]», (Кокуси-но кэнкю, [ «Исследования национальной истории»], Токио, 1936, 1:130.)

вернуться

81

Такое личностное объяснение не дается ни у Куроита, ни у кого-либо из других предвоенных историков, которые, без сомнения, посчитали бы его скандальным. Подробное рассмотрение см. у Ёсинага Минору в кн. Нихон кодай-но сэйдзи то бунгаку [ «Политика и литература в древней Японии»] (Токио, 1956) и Наоки Кодзиро Кодай кокка-но сэйрицу [ «Устройство древнего государства»] (Токио, 1965, с. 222–43).

вернуться

82

Нихон сёки, изд. «Асахи симбунся» (Токио, 1956, с.51). Краткие хвалебные описания японских суверенов основаны на китайских образцах, и их не следует воспринимать слишком серьёзно. Однако, упоминание мягкого характера (яварака) императора — необычно и, возможно, имеет определенное значение: человек погрубее, более уверенный в себе (как император Юряку), вряд ли терпел бы связь своей жены с принцем Нака.

вернуться

83

До середины VIII века столица обычно перемещалась с началом каждого нового правления, частично — по стратегическим причинам, а частично — из-за существовавших верований в ритуальную оскверненность императорской смертью. До установления полу-постоянного центра в Нара в VIII веке, слово «столица» следует воспринимать в чисто техническом смысле. Все столицы до Нара представляли собой скопление примитивных деревянных строений, окружавших императорскую резиденцию, большинство из которых к концу очередного правления готовы были совершенно разрушиться. До образования усовершенствованной административной системы китайского толка и соответствующего количественного роста правительственных учреждении в результате Великой Реформы, столицы больше напоминали временный лагерь, нежели город, а перемещение из одного такого в другой было операцией достаточно безболезненной, особенно поскольку почти все центры раннего периода строились в пределах небольшого радиуса района Ямато. Слово «дворец» также может создать несколько преувеличенный образ: ранние императорские резиденции представляли собой простые деревянные строения крытые соломой, в которых отсутствовала грандиозная величественность, свойственная западным «дворцам».

вернуться

84

Нихон сёки, изд. «Нихон котэн дзэнсё», Токио, 1953, IV:122 (без специальной оговоренности цитируется это издание). Подобное перемещение крыс, но в данном случае — по направлению к Нанива, зафиксировано в начале правления императора Котоку. В обоих случаях «старики» (окинатати), как сообщается, предсказывали смену столиц. Нихон сёки, IV:126.

вернуться

85

Нихон сёки, IV:126.

вернуться

86

Нихон сёки, IV:126.

вернуться

87

Поскольку теперь жена императора открыто соединилась со своим братом-любовником в Асука, подобного рода вопрос может быть лишь риторическим; безусловно, он не подразумевал какого-либо ответа. Нижеследующее вольное переложение профессора Ёсинага передаёт смысл последнего стихотворения императора: «Украл ли у меня другой тебя — тебя, которую я так нежно лелеял? Или ты сама покинула меня и ушла к другому?»

вернуться

88

При своем втором правлении она была известна под именем императрицы Саймэй. Имена суверенов, китайского типа, составленные из двух иероглифов (Ко-току, Ко-гёку, Сай-мэй и т. д.), используемые для их различения, представляют собой посмертные наименования. Во время жизни у них были длинные имена, произносившиеся чисто по по-японски, (например, императрица Когёку/Саймэй звалась Амэ Тоё Такара Икаси Хи Тараси Химэ-но Сумэра Микото), хотя обычно на произнесение и даже запись имени здравствующего суверена налагалось табу.

вернуться

89

Наоки, Кодай кокка-но сэйрицу, с.227.

вернуться

90

В древней Японии для женщины было совершенно естественным вновь выйти замуж после смерти супруга и стать наложницей нового императора. Так, императрица Когёку была замужем за внуком императора Ёмэй, принцем Такамуку, до того, как стала наложницей императора Дзёмэй.

вернуться

91

На пример, в VI веке император Бидацу смог жениться на императрице Суйко несмотря на то, что оба они были детьми императора Киммэй.

вернуться

92

Знаменитый прецедент, возможно, приходивший на ум принцу Нака, случился в V веке, когда блистательный сын императора Ингё, наследный принц Кару безумно влюбился в свою прекрасную полу-сестру. По преданию, страсть его была столь сильна, что он находился на грани смерти. Наконец он решил, что так просто умирать бессмысленно, и что лучше он осуществит брачную связь с объектом своей любви, как бы греховны ни были подобные отношения с дочерью своей матери. Пара тайно соединилась, и к наследному принцу возвратилось самообладание. Вскоре после этого суп императора Ингё замерз и превратился в лед. Этот кулинарный феномен был интерпретирован, как знак того, что при дворе существуют некоторые противоправные отношения, и императору сообщили о кровосмесительных связях его сына. В результате принц Кару был выведен из линии наследников и сослан в Иё, где, по одной версии, совершил самоубийство, написав две предсмертные любовные поэмы своей возлюбленной- сестре.

вернуться

93

Оппозиция реформистскому движению достигла своего апогея в восстании Дзинсин (672) — самом отчаянном и упорном сопротивлении подобного рода, в котором все консервативные силы, противившиеся реформам поднялись в поддержу младшего брата Нака, принца Оама. Куроита (Кокуси-но кэнкю, с. 142–43) сравнивает этот антагонизм с оппозицией реформам эпохи Мэйдзи двенадцать веков спустя, когда движение «за сохранение национальных особенностей» (кокусуй ходзон) возникло, как реакция на правительственную политику вестернизации. Подобное же сопротивление интенсивному иностранному влиянию наблюдалось в Японии после американской оккупации.