Победителям то, что остается от империй, сперва ненавистно, потом привычно и уж только потом восхитительно.
На всех Капитолиях когда-нибудь начинают пасти овец. Сначала из презрения, затем по привычке. А потом дети этих пастухов гордо скажут: «Мы — Римляне». И это будет расплатой для их предков. Но потом-потом, а теперь — время пасти овец. Да и нет в этом ничего необычного — они ведь и вправду взяли Рим.
«…Зима замелькала в проталинах свечкой зажженною..»
/из разговора/
«…Выведи его во двор, и так все кровью заляпано..»
/из разговора/
«Блаженны кроткия, ибо они наследуют Землю»
/из приговора/
Я иду по осенней аллее…
И я набираю в пригоршню теплую, пахнущую миром землю…
И я люблю так, как могу любить только я.
И нас не мало таких, но в глазах у нас читается простое и своевременное желание войны.
А нечего было нас трогать…
Над горячей землей, сквозь раскаленный воздух, в свалившейся на мир недоброй тишине, несется огромный конь, и закрыты глаза у всадника его, и не озирается он по сторонам, не глядит назад, а конь его ступает на землю, сочащуюся кровью, и в отпечатках копыт собирается она, медленно густея и становясь Землей.
А всадник летит сквозь нас, и вот слышен уже грохот, и разрывает горизонт догоняющая его война.
Он не замечает нас, он убегает от войны, он не хочет воевать. Он убегает от войны и приносит ее нам. Те, что бегут от войны, приносят ее другим.
Рим первый, второй, третий… История повторяется. И идут по мостовым, прячущим под собою искромсанные мечами и осколками кости последних, совсем другие.
Империи начинаются со взгляда в ночное чистое небо, со взгляда на звезды, а потом — путь к ним, по пыльной Земле. Может быть это нелепо — идти к звездам по Земле, но ведь не идти уже нельзя. Идти, теряя друзей и врагов, поднимая в горячий воздух прогорклую пыль, будоража мир мерным гулом шагов. И уже в самом этом пути есть вечность подобная звездам.
И становится путь смертью для одних и жизнью для выживших. И все это не во имя тех, что, утопая в роскоши метрополии, станут подтачивать империю, готовя ее к смерти, нет, во имя пути, во имя самих себя. И когда тех, кто дрался становиться мало.
А те, что правят, разучиваются думать и империю убивают, путь не прерывается.
Потому что хотя бы кто-то из победителей уже поднял лицо свое к звездам, и в изумленных глазах его появилось понимание. То самое чувство, что бросает когорты в пространства, к их славе и к их смерти.
У империй есть последние солдаты, но никакая из империй не последняя. Они будут, будут, пока зовут к себе звезды.
Вслед за гибелью страны приходят позор и бессилье и вгрызаются в плоть, теребя нервы, не давая заснуть по ночам, заставляя мучительно бояться дня, еще одного дня позора. И ненависть не дает сил, ненависть объедает душу, заставляя метаться от войны к войне, ненависть учит умирать вместе со своей страной, и глаза становятся пустыми, и смысл существования твоего растворяется в крови.
И любовь не дает сил, потому что любовь, это не только упоительное чувство невозможности прожить без нее, нет, это еще и возможность ее защитить, дать ей выжить. Те, что идут на все ради любви, становятся подлецами.
И только надежда заставляет нас жить, Война — соблазн, любовь — путь в никуда. И только надежда, прочно засевшая в сердце, очищает кровь от горечи, и гонит ее в сведенные судорогой мозги. И мы начинаем выбираться из кошмара, как путник, застигнутый в степи пургой и засыпающий уже, оживает вдруг, увидев в ночи огоньки далекого еще жилья, и идет он к этим огням, как к последней цели своей, и если он дойдет, и если там и вправду жилье, то он выживет, и быть может через день сотрется в памяти ночь и страх, а останется лишь ощущение тепла, обнявшего его, когда переступил он порог, порог между жизнью и смертью.
Наверное, самое трудное, это суметь открыть глаза, уже засыпая…
Жизнь выворачивает судьбы, она смеется над нашими принципами, и мы понимаем, что нет принципов как таковых, есть вера, или ее нет, только вот, чтобы узнать это, люди иногда умирают…
«Понимаешь, Саня», — говорил он. — «Мы обречены на победу, ты не можешь проиграть, нам уже нечего проигрывать. Мы схватились за оружие», — говорил он, — «но это со зла, это скоро пройдет, это для них как раз не страшно, но скоро, скоро начнется настоящая война, война умов, слышишь, война души, и тут они ничего не смогут поделать. У нас же была великая страна, Саня», — говорил он, — «они же все доводят до абсурда, а потом, когда люди доведены болтовней до тошноты, берут нас в свои руки, понимаешь». А сигарета давно погасла в его руке, и сам он терялся в наступивших сумерках, сливаясь с бруствером, на котором сидел, и только голос звучал и звучал, и казалось временами, что это Земля, Земля бруствера говорит мне: «Мы обречены на победу, понимаешь, Саня…».
И еще…
Во времена падений империй, царьков, пришедших на обломки, заставляют отрекаться от прошлого, от будущего, от всего. А мы не хотим, больше всего мы не хотим предавать. По всей стране кости наших предков, создавших Державу; и наши кости будут останками, пытавшихся спасти ее. И замрут наши шаги под облаками, когда последний из нас упадет, раскинув руки, и вся наша страна уместится под его мертвым телом. И кровь его прибьёт пыль к земле, пусть победившие увидят, какую страну они убили. А мы уйдем, унося ее с собой. И забудутся наши лица и слова. К чему они вам, мучительно рвущимся к рынку? И только свобода, коснувшись человека, творит из него глину…
Признающие старое, более независимы, чем признающие новое, меняются не только слова, дела тоже становятся кровавыми и подлыми… И мы любим наше прошлое потому, хотя бы, что оно не стреляет нам в спины. Все лучшее из прошлого мы храним в себе, а все худшее остается и просто меняет названия. Мы погибаем за то, что было, а они за то, чего никогда не будет. Нам не страшно умирать. Мы вольны выбирать из прошлого. А они будут жрать, что дадут, отряхивая гнилую капусту с грязных манжет, до желудочных колик боясь признать, что проиграли. Счастливо оставаться тем, кого они не успели убить. До встречи тем, кого успели. Вот так.
Теперь уже все……Теперь только армия не дает нам разлететься к херам в разные стороны…
Нищая голодная, проданная и преданная армия….
Задумайтесь—нас ведь ничто больше не объединяет, ни рубль, ни Путин, ни герой…
Это ведь все, что осталось от ОБЩЕГО…. Армия…..
До сих пор звучат в голове слова неприметного пьяного капитана —
куда вы летите, сколько вас и зачем — там уже знают, так, что приготовьтесь подохнуть за Мамку — Родину….
И ведь все равно — летели,
Вопрос совсем не в том — служил или нет, а если да — то где — а если где- то с каким счетом…
нет… вопрос в том — чем ты занимался в это сволочное время…
И понимал ли, что идет война,
вот и все, вот и весь вопрос, армия правда и сама ничего не понимала, но война-то идет.
В этот год зима была — ранней,
слякоть в сапоги лезла,
он не различал званий,
и не знал такого места.
А потом вокзал, битый,
новый год, и гниль в ране,
Так вот и полег — небритый, +++++
и не различишь званья.
Потому, что это жизнь,
ну кто из нас не останавливался в понимании дикой несправедливости жизни?
Кто хотя бы раз не был готов отдать многое, только что бы повернуть время, прогнать прочь как ночной кошмар, как наваждение, беду,
пришедшую как всегда наобум…
Кто из нас не стоял в бессилии, сжимая кулаки и не имея возможности изменить?
Ведь, кажется, — миллиметры, не пойди, не сделай шаг, и все было бы в порядке…
Вся наша жизнь — миллиметры…
Это ведь злость исконная, не смиренная и не смиряемая- злость на мир и провидение….
Но не спасает она, эта злость,
И делают люди роковые шаги, может и в это мгновение…
И стоят в непонимании и неверие в случившееся…