– Хочу внести предложение, – прервал Казака инвестор. Евгений всегда говорит очень тихо, почти шепчет, и приходится реально напрягаться, чтобы разобрать отдельные слова. Я думаю, что подобная манера говорить призвана в лишний раз убедить окружающих в очевидной и недосягаемой простыми смертными крутизне собеседника, мол, вы, говно, ловите каждое мое слово, прислушивайтесь, суки, прислушивайтесь и благодарите судьбу за то, что свела вас со мной.

– Сейчас сколько времени? – спросил он.

Я посмотрел на свои часы и тут же подумал, что Zenith El Primero надоел и пора бы уже его поменять. Потом я принялся размышлять о том, какие часы мне нравятся, разглядывая при этом запястья присутствующих. У Казака – тоже Zenith, только другая модель. Мы покупали их вместе, в Mercury на Тверской. На толстой, белой и рыхлой, как булка, лапе Аркатова – довольно банальный Longines. Несмотря на определенную консервативность и дешевизну этой марки, я всегда испытывал по отношению к ней теплые чувства. И дело вовсе не в том, что Longines были любимыми часами какой-нибудь звезды, вроде Элвиса Пресли. Мой дед носил Longines, причем это были именные часы, подаренные ему министром обороны Чехословакии. Стоит мне только заметить на ком-нибудь эту фирму, и я сразу вспоминаю детство. Зима (в памяти всегда только она!), рано темнеющее небо и россыпь ярких звезд над шпилем МГУ, запах осетрового балыка и венгерского сервелата (спецзаказ, доставленный водителем) и тихое бормотание Джо Дассена из огромных размеров колонок музыкального центра Sharp.

Мой взгляд скользил дальше, не останавливаясь на Tissot'ax главбуха, менеджера по административной части Федорова и начальника отдела продаж Купрякова. Из-под белой манжеты Жениной рубашки нагло выглядывали Rado. Сразу же вспомнилась фраза Коко Шанель насчет того, что, если у человека нет вкуса, то, значит, нет и совести.

– Мы тратим ценные рабочие часы на эти заседания, – продолжал тем временем инвестор, – а могли бы посвятить их работе. Я предлагаю перенести координационные совещания на час раньше.

– На девять, что ли? – неодобрительно спросил Аркатов.

– А что тут такого? Кто рано встает, тому бог подает, – Женя заулыбался, он был доволен к месту примененной поговоркой и тем, что вызвал негативные эмоции. Ему явно нравилось злить людей.

«Наверное, это со школы», – подумал я. И захотел вмешаться. Начать свою фразу с чего-нибудь типа: «Я не для того десять лет бизнесом занимаюсь, чтобы вскакивать ни свет ни заря». Да и какой там «вскакивать», если частенько, после бессонной ночи, к трем дня глаза продрать не в силах?! С другой стороны, было понятно, что перед инвестором надо всегда демонстрировать прямо-таки неуемное желание работать, горбатиться на его, блядь, процветание. Поэтому, как обычно, для того чтобы добиться своего, надо было свести ситуацию к абсурду.

– В девять тоже неудобно, – сказал я, – все равно мы минимум по два часа тратим. К тому же, если ехать к девяти – трафик абсолютно ебанутый.

– Ну и чего ты предлагаешь? – Казак посмотрел на меня подозрительно и хмуро.

– Надо совещания в восемь начинать. Тогда все успеем.

Я не знаю, на чем мне остановиться, что выбрать… Я занимаюсь столь многим, но практически ничем всерьез. Мне уже тридцать, а кажется, только вчера был студентом. Я не взрослый, во всяком случае, просто не умею им быть. Но когда-нибудь да придется взрослеть? Не знаю, не знаю. Мне в это не верится. Хотя, наверное, я этого бы хотел.

К концу рабочей недели мне позвонил мой школьный товарищ Вадим Матусян. Еще больший распиздяй, чем я, он работает детским реаниматологом в Центре матери и ребенка на Юго-Западе и уже второй год пишет диссертацию. Мы были очень близки с ним с шестого по восьмой классы, сходясь, уже тогда, в несколько нестандартном взгляде на окружающий мир. Потом мы долго не общались. Вадим учился в медицинском и увлекался восточными практиками. Я заканчивал на хуй не нужный МГИМО и занимался мелким разводняком под громким названием «бизнес». Вадим хипповал, курил много травы и варил мак. Я принимал активное участие в первой движухе, ненавидел марихуану и обожал метамфетамин. Вадим зависал на флэтах, слушал King Crimson и Pink Floyd. Я организовывал Гагарин-парти и перся от Juno Reactor. У Вадима была своя тусовка, люди, которых он называл друзьями. Я всегда был одинок и отрицал само существование дружбы как явления. «Дружбы не бывает, – говорил я, – допустимо лишь взаимовыгодное союзничество». Мы были абсолютно разными. Казалось, у нас нет ничего общего. Года полтора назад я встретил его случайно в районном супермаркете. Сейчас мне кажется, я догадываюсь, что заставило нас вновь сойтись. Единственная общая черта. Просто мы из породы тех мужчин, что навсегда остаются мальчиками. Мы те, кого боятся и обходят стороной женщины, ищущие опору в жизни. Нам давно по тридцатнику, у нас дети, работы и обязательства. Но мы сознательно и усиленно не взрослеем, делая вид, что все это не про нас, предоставляя окружению становиться дядьками и тетками, обогащаться житейским опытом и стремиться к простому человеческому счастью.

– Здорово, Вован, – Вадим говорил возбужденно, – хочешь настоящий голландский экстаз попробовать?

– Вадик, ты что? – У меня было мало времени на подобные разговоры, я сидел на совещании у первого зама префекта ЦАО. – Последний рейв я посетил лет десять назад. У меня тогда были красные волосы.

– Это не имеет никакого отношения к рейву. Послушайся старого друга и отличного доктора, говна не порекомендую.

– Спасибо скажу?

– Ноги будешь целовать.

– Меня Барк в гости звала.

– Супер! Я с тобой. Там и замутим.

Я положил трубку с вязким ощущением, что вот снова меня подписали на какие-то тинейджерские забавы.

Вечером того же дня мы собрались в студии Юли Баркенштейн, довольно известного модельера и моей давней подруги. Она уже давно была влюблена в меня и сильно страдала, но при всем моем хорошем отношении к ней разделить ее чувства я так и не смог.

С одной стороны, меня немного напрягало участие в детском эксперименте, я представлял будущий невменоз и общую тупость и прикидывал, как долго это может продлиться. С другой стороны, меня радовало, что кто-то посторонний разбавит мой с Барк интим. Отбиваться от настойчивых приставаний возбужденной интеллектуалки – дело неинтересное и маловыгодное, кончающееся вымученным сексом с моей стороны или злобной неудовлетворенностью с ее.