Подобная двойственность полностью соответствует положению человека, который после разрыва с еврейской общиной продолжал оставаться евреем в глазах всего мира и не мог не оставаться евреем Для самого себя, даже если он говорил об «израильтянах» в третьем лице. Эта противоречивая ситуация застилала его разум до такой степени, что он мог различать вещи «только сквозь туман». Эта душевная боль и эта нетерпимость по отношению к собственному происхождению обнаруживаются у стольких знаменитых еврейских мыслителей нового времени, но мы впервые можем видеть их столь мощное проявление здесь, у этого гаагского отшельника, к которому однажды Ницше обратился со следующими словами в своей поэме «К Спинозе»:

В другом месте Ницше без колебаний сравнил Спинозу с Иисусом. Немного существовало знаменитых мыслителей, которых потомки, особенно в Германии, окружили таким почитанием как человека, «полировавшего очки, сквозь которые современная эпоха разглядывает сама себя». И немного было в истории мысли тех, кто бы сделал столь же много для легитимизации метафизического антисемитизма у многих поколений мыслителей и богословов. Все происходит таким образом, как если бы европейская мысль предалась всеобщему раздвоению, восхищаясь еврейским наследием через посредство центральной фигуры, послужившей гарантом уничижения иудаизма. Спиноза остается глашатаем новой веры в человека, он воплощает «партию мира и справедливости», которую, по словам Алена, «вы воздержитесь называть еврейской партией, но которая тем не менее будет именно ею»; но в результате непреодолимой злопамятности он не смог воздать должное народу, из которого вышел сам.

Его антиеврейская полемика проложила дорогу рационалистическому или светскому антисемитизму нового времени, возможно, наиболее страшной его разновидности. Именно это давало основание Герману Когену акцентировать «демоническую иронию» Спинозы, проистекающую из «трагического характера его жизни… из противоречивого положения, в котором он оказался по отношению к духовным и моральным источникам, питавшим его творческую мощь». Карл Гебхардт, лучший современный издатель и биограф философа, говорил о «раздвоении сознания марранов, из которого берет свое начало современное сознание», и в качестве эпитафии считал заслугой марранов, «пытавшихся искать смысл мира в самом мире, а не в Боге… историческую миссию, состоявшую в том, чтобы породить такие фигуры как Уриэль да Коста и Спиноза».

По эту сторону Пиренеев евреи могли попасть в Галлию и на границы германского мира вслед за римскими легионами в эпоху, когда христианство представляло собой лишь маленькую иудейскую секту, возможно даже и до появления христианства. Массовая эмиграция началась после разрушения еврейского государства в 70 году. Ее начало окутано легендами, подобно ранней истории великой дочерней религии. Однако здесь проявляется инстинктивная склонность к различным точкам зрения: что касается христианства, то его постоянное и неудержимое распространение объясняется пламенными проповедями нескольких апостолов, повлекшими массовое обращение в новую религию; в то же время иудаизм мог распространяться только благодаря эмиграции евреев и их потомков, так что он сохранялся лишь путем передачи от отца к сыну.

Но историк должен остерегаться очевидных истин, часто вызванных широко распространенной ошибкой рассматривать прошлое через современные очки. Можно допустить и прямо противоположную гипотезу, т. е. предположить, что христианство и иудаизм распространялись на Западе одинаковым способом, преимущественно через обращения, причем иудаизм предшествовал христианству и служил для него, как и на Востоке, необходимым проводником. Ниже мы рассмотрим серьезные причины, которые при отсутствии сколько-нибудь надежных документальных свидетельств заставляют нас предпочесть эту вторую точку зрения, но сначала посмотрим, что нам известно о первых поселениях евреев в Галлии.

Что касается римского периода, то по сути дела мы не располагаем достоверными данными за исключением нескольких упоминаний о еврейских торговцах в Марселе, Арле или Нарбонне. Однако начиная с франкской эпохи, когда священники принялись за составление исторических хроник, контуры событий стали проясняться. Многочисленные решения соборов V и VI веков констатируют положение евреев и их влияние: они запрещают христианам, как клирикам, так и мирянам принимать пищу вместе с евреями, выступают против смешанных браков, предостерегают против соблюдения по воскресеньям многочисленных субботних запретов, наконец, запрещают евреям присоединяться к толпам христиан во время праздника Пасхи. Подобные предосторожности по самой своей природе предназначались прежде всего для защиты верующих от соблазнов еврейской религии и обрядов, а также для борьбы против опасностей иудаистских ересей, которые часто распространялись среди недавно обращенного в христианство и еще не стойкого в своей вере населения.

Единственный дошедший до нас полемический антиеврейский трактат этой эпохи, принадлежащий перу Евагрия, скорее представляет собой предостережение христианам, чем попытку евангелизации евреев. Все это позволяет нам сделать вывод, что в эту эпоху евреи Галлии были многочисленны, влиятельны, поддерживали хорошие отношения и тесные контакты с христианами, что вызывало озабоченность церковных лидеров по причине именно этих хороших отношений евреев с их паствой.

Более подробные свидетельства мы имеем для конца VI века благодаря Григорию Турскому. Его различные сочинения позволяют нам составить достаточно полное представление о евреях его времени. Так, мы узнаем, что они были коммерсантами, землевладельцами, чиновниками, врачами и ремесленниками. Вместе с «сирийцами», которых наш автор упоминает в общем контексте с евреями, они составляли многочисленную часть населения городов, где эти космополиты должны были занимать первостепенные позиции на фоне плохо отесанных варваров. Однако сирийцы были христианами; иудеи же являлись для церкви естественными врагами, что объясняет некоторые стилистические обороты, которые использует благонамеренный епископ по их адресу: «обманщики Бога», «упрямцы, недоверчивые люди», «злой и вероломный народ».

Но это не мешало тому, что высшие церковные иерархи пользовались при случае их услугами и даже поддерживали с ними дружеские отношения. Григорий Турский подробно пересказывает откровенный богословский диспут, который состоялся у него в 581 г. с иудеем Приском, фаворитом короля Хильперика. Из продолжения рассказа следует, что годом позже этот Приск был убит крещеным иудеем Патиром, когда в субботу безоружным он направлялся в синагогу. Вскоре сам Патир был убит родными Приска. Это означает, что в ту эпоху евреи носили оружие и в случае необходимости умели им пользоваться. Другие эпизоды, приводимые Григорием Турским, убеждают нас, что в ту открытую эпоху евреи составляли часть населения, которая была уверена в себе, процветала и не являлась объектом особых неблагоприятных предрассудков. Их имена – Арментарий, Годиокий, Приск, Юлий, в основном, были галло-романскими именами; кажется вполне правдоподобным, что они частично совершали свои обряды на вульгарной латыни.

Разумеется, первые короли меровингской династии, лишь недавно ставшие христианскими монархами, придавали большое значение позиции римских императоров Византии. Видимо, в результате подстрекательства из Византии было предпринято несколько попыток насильственного обращения в христианство в конце VI и в начале VII веков при правлении королей Хильперика и Дагоберта. Этот вопрос и в настоящее время служит объектом споров для специалистов. Если эти эпизоды являются подлинными, то они хорошо вписываются в общую картину межконфессиональных столкновений, в которых иудаизм еще на равных противостоял христианству.