Фрейд обратил внимание, что обычно в семье наиболее доверительные отношения складываются у матери с сыновьями и у отца с дочерьми. Хотя дети конечно любят обоих родителей, но сыновья отдают предпочтение матери, а дочери – отцу. Он сопоставил это с древнегреческим сказанием об Эдипе, изложенном в трагедии Софокла “Царь Эдип”. Содержание мифа состоит в том, что несмотря на предупреждение, Эдип убивает своего отца, не подозревая, что это отец, и женится на своей матери, не подозревая, что она его мать. В “Толковании сновидений” [140, с.203’ Фрейд по этому поводу писал:
“Освещая преступление Эдипа, поэт приводит нас к познанию нашего «я», в котором всё ещё шевелятся те же импульсы, хотя и в подавленном виде. Как Эдип, мы живём, не сознавая противоморальных желаний, навязанных нам природой; сознав их, мы все отвратили бы взгляд наш от эпизодов нашего детства”.
Ученики Фрейда из так называемой цюрихской школы психоанализа предложили называть такие взаимосвязанные стремления комплексами, и в лекциях, которые Фрейд затем читал в США, он уже говорил [137, с.56]:
“Мы можем высказать предположение, что этот комплекс с его производными является о с н о в н ы м к о м п л е к с о м всякого невроза, и мы должны быть готовы встретить его не менее действительным и в других областях душевной жизни. Миф о царе Эдипе, который убивает своего отца и женится на своей матери, представляет собою мало изменённое проявление инфантильного желания, против которого впоследствии возникает идея и н ц е с т а”.
А в 21-й лекции по введению в психоанализ он продолжил эту мысль[136, с.124]:
“…Вы не сможете без улыбки вспомнить всего того, что говорит наука для объяснения инцестуозного запрета. Чего только тут не придумывали! Что половая склонность, благодаря совместному сожительству, с детства отклоняется от членов другого пола той же семьи или, что, во избежание вырождения, биологическая тенденция находит своего психического представителя во врождённом отвращении к инцесту! При чём совершенно забывают о том, что не было бы, конечно, необходимости в таком неумолимом запрете законом, правами и обычаями, если бы против кровосмесительных искушений существовали какие-либо верные естественные ограничения. Истина как раз в противоположном. Первый выбор объекта у людей всегда инцестуозен, у мужчины направлен на мать и сестру, и требуется самый строгий запрет, чтобы устранить из действительности эту детскую склонность, продолжающую оказывать влияние в жизни”.
Так Фрейд, сам того не замечая, исказил и реальные жизненные наблюдения, и древнегреческий миф о царе Эдипе. Согласно мифу, у Эдипа не было никаких подобных поползновений, и он, наоборот, всеми силами старался избежать предсказанных ему преступлений. Всё произошло случайно по незнанию. И так же в жизни: дети не имеют подобных стремлений. Исходной активной силой во взаимоотношениях являются не дети, а взрослые. Родители и прочие близкие люди непроизвольно отдают предпочтение детям противоположного пола, которые на искреннюю симпатию отвечают такой же повышенной симпатией. Эдиповa комплекса как первичного явления на самом деле не существует, хотя заметен вполне невинный иокастовский комплекс (Иокаста – мать Эдипа) или отцовско-колдовской комплекс в соответствии с содержанием повести Гоголя “Страшная месть”. Именно предпочтение родителей первоначально делит семью на маменькиных сынков и папенькиных дочек, а не какая-то исходная направленность детей в сторону инцеста. Строгие нравственные и юридические запреты инцеста существуют не для того, чтобы ограждать взрослых от посягательства детей, а чтобы дети были ограждены от ненормальности какого-нибудь взрослого.
Фрейд недостаточно продумал и решение некоторых второстепенных вопросов. Например, в статье “Массовая психология и анализ человеческого «я»” [135, с.123] он писал:
“…Требование равенства есть корень социальной совести и чувства долга. Неожиданным образом требование это обнаруживается у сифилитиков в их боязни инфекции, которую нам удалось понять с помощью психоанализа. Боязнь этих несчастных соответствует их бурному сопротивлению бессознательному желанию распространить своё заражение на других, так как почему же им одним надлежало заразиться и лишиться столь многого, а другим – нет?”
Боязнь инфекции имеет смысл лишь в том случае, если человек здоров. Поэтому такая боязнь у больного должна исходить из желания быть здоровым. От распространения инфекции больной ничего не выигрывает, а если бы диагноз оказался ошибочным, и никакого сифилиса у него нет – то это огромное счастье.
В статье Фрейда “Некоторые типы характеров из психоаналитической практики” есть параграф “Крушение в момент успеха”, где он пишет [141, с.173]:
“…Должно поражать и даже приводить в смущение, когда в качестве врача делаешь наблюдение, что люди заболевают иногда как раз в тот момент, когда в их жизни исполняется какое-нибудь давнее и глубоко обоснованное желание. Получается такое впечатление, как будто они были бы не в силах вынести своё счастье, так как не приходится сомневаться в причинной связи между успехом и заболеванием”.
И дальше на семнадцати страницах он пытается изложить психологический механизм этого явления. Дескать, силы совести, интимно связанные с эдиповым комплексом, заставляют человека впадать в болезнь в момент успеха.
Однако “крушение в момент успеха” известно не только из психоаналитической практики. Для достижения важных целей, от человека требуются усилия, которые не всегда бывают предельными, но иногда заходят за всякие пределы. Впоследствии это сказывается болезненным состоянием и даже смертью. Длительное нервное напряжение может привести к нервному срыву или самоубийству; физическое перенапряжение, например, во время спортивных соревнований, вызывает затем резкое ухудшение самочувствия; различные лишения подрывают здоровье и ведут к инвалидности. Немало подобных случаев упоминается в мемуарной литературе. Когда остатки Великой армии Наполеона вышли из России, то есть достигли успеха в своём спасении, то многие из этих людей вскоре умерли от перенесённых страданий. Прошлое добило их уже в нормальных условиях. Если бы обстоятельства всегда требовали от человека не свыше человеческих возможностей, то никакого “крушения в момент успеха” не было бы. Но в тех случаях, когда успех достигается ценой перенапряжения, крушение неизбежно.
Наверное каждому понятно и очевидно, что для богатой женщины богатый мужчина – это просто рядовой человек её сословия. А для бедной женщины тот же холёный беспечный любовник-аристократ, который освобождает её от повседневных забот и легко решает материальные проблемы – это большая ценность. Это двойное счастье. Поэтому любовные взаимоотношения аристократа с женщиной из низов народа должны быть более яркими и восторженными, чем с женщиной-аристократкой. И Фрейд это подметил в статье “Об унижении любовной жизни” [138, с.155]. Однако истолковал он такое явление искусственно: инцестуозная направленность детского возраста и отрицательное отношение общественной нравственности к интимным связям приводит будто бы к тому, что мужчине требуется униженный половой объект.
Фрейду вообще свойственно излишнее усложнение теоретических конструкций, которые к тому же не достигают тех целей, ради которых создавались: его толкование сновидений не совсем убедительно, теория полового влечения выглядит как неправдоподобная надуманность, рассуждения о бессознательном производят впечатление необоснованных фантазий, а в статье “По ту сторону принципа наслаждения” [135, с.29] он прямо сознавался:
“Однако до сих пор не достигнуто полное понимание как неврозов войны, так и травматических неврозов мирного времени”.
А ведь всякая болезнь вызывается каким-то неблагоприятным воздействием: даже “нетравматические” неврозы возникают от чего-то такого, что травмирует психику.
И при таких изъянах его исходной теории, он смело брался за толкование на её основе первобытной религии (см. его “Тóтем и табý”), за решение эстетических проблем (“Остроумие и его отношение к бессознательному”), за оценку современной культуры (“Неудовлетворённость культурой”).