Она сказала умоляюще — Дело не в этом, Джин.

Я сказал — Хорошо, пусть — между нами три преграды — класс, возраст, и раса. Ни одна из этих преград не является ни серьезной, ни важной. Мы не делаем ничего… э… предосудительного ни с какой точки зрения. Мы не нарушаем закон. Мы не нарушаем заповедь. Мы оба взрослые. Я не женат, ты не замужем. Я ни с кем не живу, ты ни с кем не живешь. Санди, не отбрасывай хорошее просто потому, что ты боишься непредсказуемых последствий. Опасность, что в тебя попадет шальной метеорит — больше, чем опасность, что я буду нескромен с кем-то в разговоре против твоей воли.

С удивлением она сказала — Знаешь… Странная вещь — на меня действует не то, что ты говоришь, в конце концов, если подумать, то, что ты говоришь — псевдо-философская [непеч. ], и только. На меня действует звук твоего дурацкого голоса. Очень убедительный тембр. Девушка слушает и тает. Но я умнее, чем тебе кажется, Джин, дорогой мой. Не выйдет. Ничего не выйдет.

Я снова искал, что бы такое сказать, нужное. Я был в отчаянии.

Я сказал — Э… Слушай… Подумай, Санди. Никто тебя не оценит, как я. Никто — ни молодой, ни старый, ни черный, ни белый, ни бедный, ни богатый — никогда больше не будет целовать каждый квадратный дюйм твоей кожи, никто часами напролет, не в силах оторваться, не будет ласкать тебе ключицу, грудь, живот, пах, [непеч. ], бедра, колени, икры, пятки и подъем. Такого не было в прошлом — и не будет в будущем. Никто не войдет в тебя очень, очень медленно сзади, слегка прикусив зубами твой локоть. Никто не будет так же нежен, как я. Никто не поведет языком по каждому позвонку…

Она закричала — Не смей! Молчи!

Несколько прохожих обернулись, вместо того, чтобы заниматься своими собственными тупыми делами.

Она сказала — Вот ведь ты [непеч. ] сволочь.

Возвышаясь над Санди и глядя понимающе на меня, официантка сказала весело и чуть презрительно — Привет, ребята, что желаете?

Был один из тех дней (как я вдруг осознал), когда все идет так, как нужно, и ничего плохого произойти не может. Кофе был замечательный. Я пил родниковую воду из пластиковой бутылки. В какой-то момент я вскочил, убежал за угол и купил в одном из необычных и великолепных деликатесных заведений СоХо почти все цветы, которые у них были, истратив одну из двух стадолларовых купюр, одолженных мне давеча Джульеном. Бегом вернулся я обратно, неся охапку — красных роз, чайных роз, гвоздик, лилий, тюльпанов, и несколько видов, чьих названий я не знал, просто они показались мне дико красивыми. Я бросил этот ворох цветов на столик и, вытащив одну персиковую розу и присев на корточки возле стула Санди, поднес цветок к ее лицу, провел лепестком по носу и щеке. Губами я прижался к ее виску. Бедная Санди, она обхватила руками мою шею и, сжав одной рукой ее талию, я стащил ее со стула и приподнял над землей. Очень удачно как раз напротив нашего столика остановилось такси. Прижимая Санди к груди, я шагнул вбок, бросил розу, и открыл заднюю дверь. Я опустил Санди на сидение — ее хрупкие женственные ноги и чарующие колени вместе, подошвы касаются земли. Я вытащил десятку из заднего кармана и подложил ее под мою чашку с недопитым кофе. Я прихватил столько цветов, сколько смог сгрести одним движением. Испуганная Санди шмыгнула внутрь такси. Я последовал за ней, бросил цветы на пол и на сидение, и захлопнул дверь. С четырьмя двадцатками в одной руке я сунул голову в отверстие в прозрачном перекрытии, отделяющем водителя от часто опасных пассажиров и сказал — Джерзи Сити, езжай по Холланд Тоннелю, и если попадешь в пробку, не волнуйся. Не обращай внимание на то, что происходит на заднем сидении.

Как уж было сказано ранее, ничто плохое в этот день не могло произойти. Шофер был — брат из Западного Гарлема, свободно говорящий на среднеклассовом английском. Он ухмыльнулся. И взял деньги.

Я привлек Санди, мягкую и безвольную, почти в трансе, к себе и затем опустил ее на спину, на сидение. Я расстегнул ей брюки и стянул их вниз вместе с трусиками. Она поморщилась только один раз, несмотря на то, что я вел себя грубовато — мне не хотелось терять время. Такси покатилось вперед. Чуть успокоившись, я нежным движением снял с нее левый туфель, а затем стащил левую штанину и трусики окончательно. Не утруждаясь раздевать ее дальше, я расстегнул молнию у себя на джинсах, чуть не покалечившись в процессе, стянул джинсы вниз, и в тот же момент был внутри моей драгоценной, желанной, единственной подлой белой стервы. Она охотно, даже с нетерпением, и с улыбкой — полу-растерянной и полу-озорной — приняла меня в себя — и только когда она приближалась уже к оргазму я начал расстегивать ей блузку. Лифчик ее я потащил вверх не расстегивая, открывая ее пекторальное великолепие. Пальцы ее ног может и были вторыми лучшими в мире; но соскам ее равных не было. Я замедлил темп.

Мне стоило неимоверных усилий контролировать процесс, продвигаться вперед достаточно медленно, чтобы такси успело вкатиться в более или менее забитый машинами тоннель. К счастью, полиции кругом не было. Я не говорю, что не был счастлив каждым отдельным мигом. О да, это был экстаз, полный экстаз! Тем не менее — дважды я чуть не сделал Санди и себе очень больно, а частые неровности дорожного покрытия сбивали нас с ритма. Крики Санди и мое собственное хриплое рычание к концу акта развлекло многих, сидевших тогда за рулем в тоннеле.

Мы выехали из тоннеля, на другую сторону реки — я, все еще в ней, она, все еще тяжело дыша своим обтекаемым саксонским носом, глаза закрыты, усталая и игривая улыбка на губах — мы оба отдыхали.

Шофер преувеличенно громко откашлялся и спросил — И куда теперь, уважаемые?

Голос его звучал весело. Полу-стыдливо, полу-нагло.

Я приподнялся на локте и посмотрел Санди в лицо. Она полуоткрыла глаза.

Она сказала поспешно — Нет, не вынимай. Затем громче, водителю — Вы знаете, как проехать в Осло, штат Нью-Йорк?

Он думал только мгновение, а затем сказал что, конечно же, знает.

Я вмешался в их разговор, сказав, что у меня больше нет денег.

Тихим голосом Санди объяснила мне, что у нее есть. Она говорит — Не вынимай. Затем, громче, шоферу — Мы дадим тебе еще сотню, когда приедем на место. Нет. Две сотни.

Шофер говорит — Устраивает, сударыня.

Санди сказала — Дай мне мою сумку. Она закрыла глаза, улыбаясь. Затем добавила строго — Нет, не вынимай.

Большинство женщин, когда знают, что их слабостью воспользовались, стараются говорить строго.

Она говорит — Она где-то там, на полу.

Было забавно смотреть как она, с моим членом в ней, копается в сумке и вытаскивает деньги. Я каким-то образом умудрился закинуть две сотовые купюры в отверстие, водителю, не вынимая.

Между нами и шофером было что-то вроде негласного договора. Он слышал почти все, что говорилось на заднем сидении, и конечно он знал, что происходит — трудно было не знать. И все-таки, когда мы говорили тише, он вел себя так, будто нас не слышит, а когда повышали голос, он знал, что обращаются к нему. Вспоминая себя в качестве таксиста, я думаю, что вел бы себя на его месте так же. Предупреждаю на всякий случай — далеко не все водители такси наделены врожденным чувством такта.

Дом в Осло, штат Нью-Йорк, к которому мы прибыли, проехав уж не знаю сколько миль в северном направлении, принадлежал одному из друзей Санди, который в этом сезоне им, домом, не пользовался. Если вы богаты, у вас таких друзей много, я думаю — они никогда не живут в одном доме, или квартире, долго, а остановиться в мотеле считают ниже своего достоинства. Санди позвонила в местный супермаркет и заказала много разного с доставкой, включая полезные вещи. Скинув туфли, она прошлепала босыми ногами в подвал, и вскоре возвратилась с двумя бутылками бордо — даже Джульен согласился бы, что качество хорошее. Я побродил по первому этажу и обнаружил неожиданно концертный Стайнуэй в одной из комнат, чьи (комнаты) французские окна — от пола до потолка — выходили на значительных размеров террасу.