Серые “Жигули” с проржавевшим днищем уехали в Клин. Дорогин с Тамарой остались одни.

– Слава Богу, не надо идти сегодня на работу.

– Наконец-то до тебя дошло, что в этом есть своя прелесть.

– У меня такое чувство, – сказала женщина, – что снова все произошло из-за тебя.

– Нет уж, – Дорогин мотнул головой, – все произошло из-за тебя. Во-первых, ты вновь устроилась на работу, а во-вторых, я повез тебя в больницу. Так что потихоньку мы меняемся ролями: неприятности из-за тебя, а расплачиваюсь за них я, – Муму сказал это шутливо, чтобы не обидеть Тамару.

И она это почувствовала.

– Поедем сегодня в Москву, я обещал проведать Белкину?

– Поехали. Все равно делать нечего. Но только не ври, Белкина – не тот человек, к которому можно приехать, чтобы просто проведать. У нее нет свободного времени, значит, у вас с ней какие-то дела.

– Ты лишней не будешь. К тому же это скорее мои дела, которые случайно пересеклись с ее делами.

И Дорогин рассказал Солодкиной забавную историю, связанную с эфиопом Абебой. Конечно, он умолчал о драке в бандитском притоне, в его подаче поиски эфиопа выглядели увеселительной прогулкой, скорее занимательной, нежели опасной.

– Как-никак по пушкинским местам пришлось проехаться, без фантазий Белкиной я бы туда носа не показал, – закончил Дорогин.

Наталья Евдокимовна обладала удивительным слухом. Она слышала, что происходит в соседней палате, о чем ведут разговор медсестра и сержант, охраняющий вход в реанимацию. Ей казалось, что она даже слышит, как бьется сердце у девушки на соседней кровати, как, шелестя, проносится целлофановый пакет по асфальтированной дорожке больничной аллеи.

Она ждала. Она умела это делать, в отличие от сыновей. Она ждала, прислушиваясь, принюхиваясь, приглядываясь.

Она поднялась с кровати так тихо и осторожно, что не скрипнула ни одна пружинка, не зашуршали даже перья в подушке. Она медленно подобралась к окну по покрытому светлым линолеумом полу и посмотрела вниз. Она еще не решила, как прикончит девушку.

Можно было прикрыть лицо девушки подушкой, крепко прижать и так подержать несколько минут. А затем проверить, что она мертва, вернуться на свою кровать и спокойно проспать до утра.

Но еще один вариант она придумала сегодня вечером, когда втайне от всех поднялась и выглянула в окно. Прямо под ним лежала широкая асфальтированная от мостка, на которой виднелось три канализационных люка, похожих на черепашьи панцири.

– Да-да, только так, – прошептала Наталья Евдокимовна, приближаясь к девушке.

Лицо той было бледным, губы время от времени вздрагивали. И Наталья Евдокимовна даже склонилась, прислушиваясь к невнятному лепету.

– Что ты там шепчешь, стерва? Жить тебе осталось совсем мало, совсем чуть-чуть. Жаль, что не доведется попробовать твоей печени. Ну ничего, надо спасать мальчиков. Ты же, стерва, можешь очухаться и тогда все расскажешь. Надо же, умудрилась провести меня, ушлую женщину, которую даже сыновья обманывать боятся! А я попалась на твою тупую уловку… За это и поплатишься!

Наталья Евдокимовна сдернула тонкое одеяло, посмотрела на девушку с нескрываемым отвращением. Затем подсунула под нее руки.

Рита в этот момент открыла глаза. Она мгновенно увидела и узнала женщину, но сил что-либо выкрикнуть у нее не было.

– Нет! – прошептала она, не понимая, сон это или явь. – Где я? Уйдите, уйдите, оставьте…

Эти слова Наталья Евдокимовна расслышала прекрасно. И тогда, просунув руку под шею девушки, она ладонью зажала ей рот. Игла капельницы выскользнула из вены, и с кончика иглы мерно, медленно, как слезы, закапали на белый линолеум крупные капли раствора.

Легко, как ребенка, Наталья Евдокимовна подняла Риту, которая несколько раз дернулась, пытаясь вырваться, и понесла ее на руках.

– Я пойду покурю, – сказал сержант, – если что, позовете меня.

– Если что, – засмеялась медсестра. – Место для службы у вас тут спокойное.

– Ничего себе, спокойное, – несколько зло сказал милиционер” – человека убили, причем хорошего человека!

Медсестре стало стыдно за свои слова, ведь Федор Иванович всегда одолжал ей деньги до получки.

– И я не прочь покурить, – призналась медсестра. Но милиционеру не улыбалась перспектива делить те десять минут, пока тлеет сигарета, с некрасивой, полной женщиной. Он хотел не только курить, но и сходить в туалет, а сообщать об этом медсестре стеснялся, все-таки был моложе ее лет на пятнадцать.

– Давайте уж по очереди. Я схожу, потом вы.

– Что ж, как хотите, – обиженно произнесла женщина и задвинула ящик письменного стола, в котором держала дешевые сигареты. У милиционера же были подороже, и она рассчитывала, что тот ее угостит.

"Что ж, сорвалось так сорвалось”, – подумала она, вслушиваясь в неторопливые шаги сержанта.

Тот тянул время, как мог, даже к туалету он шел медленно, словно на расстрел.

Наталья Евдокимовна, застывшая возле окна с Ритой Кижеватовой на руках, слышала этот разговор.

– Ну иди, иди, покури. Мне сподручнее будет, – прошептала она.

Рита все еще была очень слаба и не до конца понимала, что происходит. Ладонь, прикрывавшая ей рот, мешала ей дышать, и она укусила Вырезубову за палец. Но пожилая женщина не вздрогнула, не отняла руку, словно это был укус комара.

Она подумала: “Ах ты, стерва, еще кусаешься!”.

И после этого резко, словно забрасывала мешок картошки в кузов машины, швырнула девушку в окно. И тут же отскочила назад, чтобы не пораниться брызнувшими осколками стекла.

Ужасный звон, грохот разнесся по реанимации. Затем раздался глухой удар, и все затихло.

– Где, что там случилось? – послышался сдавленный крик медсестры. Она вскочила, зацепившись карманом об угол стола, и бросилась по коридору, но не к палате, а туда, куда пошел милиционер. – Там… – кричала медсестра.

Сержант уже бежал по коридору, на ходу застегивая ширинку. Он еще надеялся, что звон стекла и крик медсестры не имеют отношения к его подопечной. Но жизнь его научила: неприятность, если она может случиться, случается обязательно, как ни страхуйся.

Теперь в коридоре реанимации царило зловещее молчание, жуткое. Произойди такое на других этажах больницы, непременно повыскакивали бы больные, поднялась бы паника.

Внизу хлопнуло окно и раздался сдавленный женский крик. С тяжелым сердцем сержант открыл дверь палаты. Первое, что он увидел, была пустая кровать девушки, имени и фамилии которой никто не знал. В лицо милиционеру тут же ударил холодный ночной воздух. Занавески, подхваченные сквозняком, сперва рванулись в комнату, а затем, когда направление ветра переменилось, их вытянуло в закрытое окно.

Свет полной луны залил пол, на нем заблестели стеклянные осколки. Один из них, длинный и тонкий, словно лезвие ножа, лежал у подножия капельницы. – Осторожно! – сержант остановил медсестру, которая хотела пройти в палату, и, аккуратно ступая между осколков, приблизился к окну.

Он увидел то, чего опасался: раскинув руки в форме креста, лицом вниз, головой на чугунном люке лежала девушка. В лунном свете поблескивала небольшая лужа крови. На глазах у сержанта лужа становилась все больше и больше, и вот уже тоненький ручеек потек на свежий асфальт.

Сержант негромко, забористо выругался, понимая, что на ближайшие полгода ему спокойной жизни не видать, командир поставит его на самые отвратные места во всем городе. Второй мыслью у сержанта было: “Кто ее выбросил?”.

О самоубийстве девушки он и не помышлял.

Из задумчивости его вывел негромкий звук – поскрипывали пружины кровати.

"Она же была не одна в палате!” – сержант подбежал к Наталье Евдокимовне.

Та лежала, накрытая простыней до самого подбородка, и смотрела на милиционера холодными стеклянными глазами.

– Что случилось? – спросила она скрипучим голосом, опередив вопрос сержанта. – Окно закройте, холодно… – зубы женщины выбивали частую дробь.