Женщина уже лезла в кошелек.

– Мне не на пропой, красавица, мне на протезы деньги нужны. Только немцы такие делают. Куплю протезы, вот тогда мы с тобой и станцуем.

Женщина бросила в шапку двадцать рублей. Еще несколько бумажек легло в грязное нутро ушанки, сыпанулась мелочь, и публика начала рассасываться.

Женщина с тяжелой сумкой заспешила прочь. Лицо у нее было грустное, слова “афганца” тронули ее до глубины души. Но и двадцатки было жалко, как-никак почти что доллар.

"Афганец” проделал ту же операцию с содержимым ушанки, затем погладил живот, где шуршали и позвякивали деньги, на губах мелькнула улыбка. Он лихо сунул в рот сигарету и заметил Дорогина.

– Эй, браток, – поманил он Сергея, – огонька, может, дашь?

– Варвара, есть зажигалка?

Варвара подала Сергею модную дамскую зажигалку. Сергей поднес огонек к дорогой сигарете. “Афганец” затянулся, катнул колеса, отъезжая к стене.

– Что ты на меня так смотришь? Вроде мы с тобой не знакомы, не служили вместе. А дорогие сигареты мне добрые люди подарили, сам-то я “Приму” или “Беломор” курю.

– Слушай, ты Абебу давно видел? – глядя прямо в глаза, спросил Дорогин. “Афганец” насторожился.

– Какого Абебу?

– Который Пушкин.

– А, Пушкина! Как же, как же, на прошлой неделе видел. Меня по Тверской катили, видел, стоит себе на постаменте, голуби на голове пасутся.

– Я не про памятник у тебя спрашиваю, а про эфиопа Абебу.

– На кой хрен, браток, он тебе нужен? – “афганец” нервничал, и это было заметно, но пока в руках себя инвалид сдерживал. – Люди, люди, – вдруг закричал он густым басом и рванул на груди рубашку, но несильно – так, чтобы не высыпались деньги. Рубашка была крепкая, вместо пуговиц заклепки. – Люди, люди, посмотрите на меня, перед вами герой, о котором забыла родина! Вспомните хоть вы, хоть частичку своей доброты пожертвуйте мне на пропитание!

На такой громогласный возглас люди начали оборачиваться, но никто не подошел. “Афганец” снова уставился на Сергея.

– Мужик, отвали, работать мешаешь!

– У меня дело. Сколько твое время стоит?

– Ты что, хочешь дать денег герою бесчеловечного конфликта?

– Я подумаю. Может, и дам, если, конечно, ты скажешь, где эфиоп.

– Эфиоп его мать знает, – шепотом произнес “афганец” и громко завопил:

– Вот так страна обращается с героями. А я за Россию кровь проливал, две ноги потерял, восемь операций и полная ампутация. По частям отрезали, пятьдесят осколков в ногах застряло и в груди… Смотрите, смотрите! – тыкал себя в грудь бывший гвардии сержант десантно-штурмового батальона Игорь Морозов.

Этот возглас разбудил у многих совесть, и деньги опять полетели в ушанку. “Афганец” запел:

У незнакомого аула, на безымянной высоте…

Хотят ли русские войны…

Спросите вы у тех ребят,

Что под утесами лежат…

Песня о Великой Отечественной была удачно переделана под колорит афганского конфликта. Голос у попрошайки был густой, мясистый, как докторская колбаса, ночь пролежавшая в воде. Да и акустика подземного перехода была под стать сцене Большого театра.

После второго куплета “афганец” оборвал песнопение и вновь выгреб деньги из шапки.

– Ты долго еще здесь сидеть собрался, герой Игорь Морозов?

– Меня друзья заберут.

– Знаю я о твоих дружках, галичанах.

– А тебе дело? Они меня кормят, поят, кров дали.

– Ради кого стараешься? Ради уродов, которые все твои деньги забирают?

– Зачем они мне, деньги. Мне стакан водки и крыша над головой дороже любых денег. Тут посидишь, с народом пообщаешься, и на душе легче, раны не так болят. Сижу и вижу, щедрый русский народ, последнюю рубашку снимет, а калеке поможет. Без галичан мне этого места не видать как своих.., ног.

Галичане появились неожиданно. Они были в кожанках, спортивных штанах с лампасами, в дорогих кроссовках, черноволосые, небритые, длинноносые, высокие и широкоплечие.

Белкина даже отступила на пару шагов и зашептала:

– Сергей, пошли! Иначе до юбилея Пушкина, точно, не доживем.

– Погоди, – через плечо бросил Сергей.” Галичане привыкли, что стоит им лишь бросить на кого-то недружелюбный взгляд, и человек тут же испаряется, как будто его и не было. А этот стоит себе, и выражение лица спокойное, и взгляд не прячет.

– Ты чего к инвалиду прицепился?

– За жизнь разговариваю.

– Дал ему денег и проваливай. Исполнил гражданский долг и ступай с богом.

Разговаривать более резко бандиты побаивались, черт знает кто перед ними, может, мент переодетый, может, опер какой, а может, дружок афганца, ветеран отмороженный, спецназовец, которому человека убить – как за угол сходить. И справка у него из “дурки” вполне может оказаться в кармане.

– Чего тебе надо? Иди отсюда.

Сергей посмотрел на галичан, один из которых, запустив руку за пазуху “афганцу”, выгребал деньги, перекладывал их в спортивную сумку с адидасовским трилистником. Сергей почувствовал: с ними разговор не сложится, во всяком случае сейчас.

Когда все деньги перекочевали в спортивную сумку, один из галичан достал початую бутылку водки и отдал “афганцу”.

– Горло промочи.

Тот закрутил бутылку винтом и, картинно подняв ее над широко раскрытым ртом, вылил содержимое в глотку. Водка исчезла даже без бульканья. Спиртное помогло, голос “афганца” тут же окреп и с новой силой зазвучал под бетонными перекрытиями подземелья.

– Проваливай, проваливай, – один из галичан уже наступал на Дорогина и оттеснял его поближе к входу в метро.

– Полегче, – сказал Сергей.

Взгляд галичанина остановился на Белкиной.

– Забирай свою бабу, и оба катитесь отсюда. Не ищи приключений на свою задницу. Баба у тебя хорошая, не охота ее портить.

Если бы Дорогин был один, он, возможно, ввязался бы в драку прямо сейчас. Но то, что вместе с ним пришла сюда и Варвара, делало его более осторожным. Да и народу вокруг собралось много, а во время драки могло произойти непредвиденное: мог появиться нож, кастет, пистолет.

Сергей заприметил, что карман спортивных штанов галичанина оттопыривался: рисковать чужими жизнями не хотелось.

– Мы еще поговорим, – процедил Муму сквозь зубы.

– Сомневаюсь, – услышал он.

Когда Дорогин и Белкина уже двинулись к выходу, то Сергей заприметил двух омоновцев, стоявших на площадке. Рослые парни, вооруженные дубинками, баллончиками со слезоточивьм газом, нагло улыбались, даже не думая прятать улыбки. Сразу было понятно, омоновцы куплены, и если начнется драка, то они окажутся на стороне галичан. А потом, очутившись в участке, ничего не докажешь, протокол составят не в твою пользу.

Дорогин с Белкиной поднялись на ступеньки, и Сергей оглянулся. Один из галичан уже стоял рядом с омоновцами и здоровался с каждым персонально за руку. После приветствия рука омоновца тут же исчезла в сумке. Так деньги сердобольных москвичей и гостей столицы сначала перекочевывали в грязную шапку, оттуда – за пазуху потному герою афганской войны, из-за пазухи – в спортивную сумку, из сумки – в кулак галичанина, а из кулака галичанина – в карман омоновца.

– Круговорот финансов в природе, – усмехнулся Дорогин. – Тоже благодатная для газеты тема.

– Никого этим не удивишь, все и так это знают, видят, но почему-то продолжают подавать инвалидам. Что сделаешь, – усмехнулась Варвара, – люди не ему помочь хотят, а от судьбы откупаются. Мол, дам пятерку, десятку, Бог меня и помилует, останусь с ногами.

Когда Муму и Белкина садились в машину, омоновцы лениво выгоняли из перехода бомжей и попрошаек – всех, кто с ними не делился, и всех, кто составлял конкуренцию герою афганской войны, отсасывая деньги у прохожих. Этот процесс омоновцы между собой цинично называли “зачисткой вверенной территории”.

Игорь Морозов остался один, и народ к нему потянулся вновь.

– Мы через час тебя навестим. Сиди здесь, и чтобы никуда. – – услышал он жесткое предупреждение, которое не сулило ничего хорошего тому, кто его ослушается.