… Я была слишком подавлена, чтобы идти на похороны.

… Вдруг я чувствую, что мне необходимо выпить. Но не поддаюсь. Я не желаю быть как стареющие бывшие трофейные жены, а теперь просто жены и мамы, которые каждые два часа лакают из высокого стакана, начиная сразу после завтрака, из-за того, что им так скучно, что просто спасу нет. Они никогда не пьянеют, и даже не веселеют, но всегда чуть датые, и это всегда видно. Встают поздно не потому, что устали от ночных забав или от нормальных постельных восторгов замужества, но потому, что количество дневных развлечений у них очень ограничено, и они не знают, что делать со временем после того, как проснулись, и звонят друг другу, и назначают и переназначают встречи в ресторанах и кафе и походы в магазины готового платья, надеясь, что это создаст им иллюзию цели, и все они друг с другом знакомы и уже тысячу раз сказали друг другу все, что можно сказать, и всегда им скучно. Это не мой стиль, нет уж, спасибо. А, да, манхаттанские женщины — еще не самый худший вариант. Матроны из Лонг Айленда, бедненькие, им нужно ехать на их слоноподобных джипах в центр, чтобы развлекаться магазинами, и некоторые из них знают… в смысле, они отдают себе отчет, что женщина в джипе выглядит еще более смехотворно чем мужчина, но они все равно ездят на джипах, и самое худшее — они все ужасно стеснительны, робки и закомплексованы. В смысле, большинство из них гораздо охотнее занималось бы хорошим сексом вместо того чтобы гонять джипы туда-сюда без всякого смысла, создавая пробки на шоссе и кичась друг перед другом мещанскими тряпками, купленными в кредит, представляете себе, но они очень робкие. Они не целомудренны, конечно же, просто робкие. У них редко случаются романы или приключения. Ну а как же! Что скажет муж, если узнает? Хуже — что скажет Гейл, кто бы она ни была? И главное — кому скажет? Вот они и шляются по магазинам, и пьют из высоких мутных стаканов в пабах с опилками на полу, и лакают кофе и десерт в каком-нибудь шумном заведении, которое им представляется невозможно шикарным, и едут неудовлетворенные домой. Дело в распределении денег. Если муж ваш владеет всеми средствами, включая жлобскую бижутерию, которую он вам якобы дарит, вы чувствуете себя виноватой даже если просто подумали, что неплохо было бы завести любовника. А девушки эти, на джипах — их мужья не слишком богаты, поэтому выбор у них небольшой в смысле любовников. Юноша без копейки в кармане хочет, чтобы его развлекали. Заядлый бабник с доходом не посмотрит в сторону матроны из Хантингтона. Ну и что же делать закомплексованной женщине? Все, что они могут себе позволить — сходить к парикмахеру, чтобы поколдовал над высокой прической, и в дешевый салон, чтобы накрасить их ужасные искусственные ногти, и пить прогорклое вино, у которого у них неизменно трещит голова, и аспирин потом — такая цепочка — вино, аспирин, вино, аспирин. Однажды мне стало так неудобно, когда я просто смотрела на одну такую даму, что я с ней подружилась. Она и есть та Гейл, которую я упомянула. Иногда мы звоним друг другу. Ей всегда скучно, и сама она ужасно скучная, но я ничего не могу с собой поделать и иногда ее приглашаю куда-нибудь, и даже даю ей иногда суммы денег, небольшие, чтобы она развлекалась. Это когда-нибудь плохо кончится. Похоже, она завела себе любовника и влюбилась в него. И у нее возникла совершенно сумасшедшая мысль, что, может быть, он тоже ее любит. Поэтому она мне две недели уже не звонила. Как-то она показала мне фотографию, они там вдвоем, снялись в дурацкой автоматической фотобудке, возможно на вокзале. Бедная, бедная Гейл. У нее не хватило смелости найти художника, или хотя бы псевдо-художника. Любовник ее — какой-то мелкий менеджер, очень молодой и не очень красивый. В синтетическом официальном костюме, кажется.

А мне вот самой очень редко бывает скучно. И до ланча я никогда не пью. Я умею развлекаться, и умею развлекать других.

Бедная Илэйн.

В общем, лежу я в ванне, жру себе персик и борюсь с желанием напиться, как старая толстая [непеч. ] с целлюлитными бедрами и бессильным желанием мести, и только что я поплакала вволю над своей незавидной участью, как вдруг звонит интерком, и совершенно меня выбивает из колеи. В ванной есть экран, который показывает, кто там в вестибюле внизу ошивается, но я не могу найти дистанционное управление, поэтому вылезаю, и вода с меня течет на пол, и иду к интеркому, и говорю — «Да?», поднимая слегка брови в аристократическом удивлении. Мне хорошо удается аристократическое удивление, особенно когда меня никто не видит.

Тупой толстый портье из Короны говорит — «Мисс Форрестер? Тут Винс хочет вас видеть. Отправить его к вам?»

Тут же я жалею, что не выпила давеча. Коленки у меня слабеют. Но делать нечего, кроме как сказать портье — «Хорошо». Вы понимаете — это ведь Винс. Готова я или нет — он здесь редкий гость. Нужно рискнуть.

Я начинаю искать халат, и вдруг вспоминаю о своих икрах, и именно вдруг, хотя я их видом наслаждаюсь больше тридцати лет и пора бы уже привыкнуть. Я распахиваю стенной шкаф так, будто там прячется мой любовник с новой пассией. Хватаю черную пижаму и напяливаю только штаны, а затем нахожу и напяливаю длинную мешковатую футболку. Груди у меня очень даже хорошо стоят. И лифчик мне не нужен. Сестре моей нужен был лифчик уже тогда, когда ей было восемнадцать, а после рождения первого ребенка [непеч. ] лифчик был ей совершенно необходим, ах, какой сюрприз. Грудей настоящих у нее никогда не было, а когда то, что было, начало отвисать, то вообще стало невидимым, и нужно было создавать видимость лифчиком. И не обычным лифчиком, конечно же. Нынче такие лифчики делают, которые из ничего создают иллюзию сисек. Пальцы ног у меня очень даже ничего. Недавно делала педикюр. Отпираю входную дверь и оставляю ее открытой и иду в кухню и сажусь на стул и кладу ноги на стол, опрокидывая кофейную чашку. Поднимаю чашку и бросаю в раковину, и вытираю бяку бумажным полотенцем, а потом бегу к стерео и включаю, и распределитель дисков включает Первый Концерт Шопена, всеамериканское излюбленное, совершенно случайно, и я переставляю дорожку на второе действие, в котором аскетическая фортепианная тема нависает над грубоватыми, волнами, оркестровыми пассажами. Сажусь и опять кладу ноги на стол. Минуты три спустя звонит дверной звонок, и я кричу — «Заходи!» и притворяюсь, что музыка меня захватила, хотя никакая музыка меня захватить не может, если в квартире есть мужское присутствие. Шутите? Музыку я воспринимаю только когда я одна, или сижу в филармонии. Я кричу — «Я в кухне!» Как большинство мужчин, Винс не может сразу найти кухню. Сперва он заглядывает в ванную, а там все влажно и мокро, и пена в ванне ни о чем ему, конечно же, не говорит. Мужчины такие дураки бывают, просто ужас. В конце концов он находит кухню и меня в [непеч. ] кухне и говорит — «Привет».

На нем такой, знаете, «я очень богат» костюм, который ему совершенно не идет. В свободных штанах и спортивном пиджаке он неотразим, и он наверняка сам об этом знает, но бороться с собой не может, бедный. Те богатые, которые не родились богатыми, очень беспокоятся о своем статусе и разбираются в винах и курортах и марках часов гораздо лучше, чем богатые от рождения. Выражение лица у него теперь серьезное, а я хочу только лишь — раздеть его и, может, сделать ему минет, и заволочь его в постель, и оседлать его и не выпускать много часов подряд, но я не показываю виду, посему я просто говорю ему, чтобы налил себе чего-нибудь выпить, а он отвечает, что выпил бы кофе, произнося каждое слово с невероятной четкостью — преувеличенный вариант речи Илэйн. Потом он говорит — «Хорошая квартира» и я нервно хихикаю. Он говорит — «Слушай, я не знаю, к кому больше обратиться, людей я боюсь, вот я и подумал, что нужно обратиться к тебе».

Лестно, однако. Пропускаю мимо ушей. Выбора у меня нет.

В любом случае, представляете себе, я предвижу, как мне сейчас будут все рассказывать, обо всем, что случилось, что мне в данный момент совершенно не нужно, хотя наверное это нужно ему, нужно выговориться, но, знаете ли, я все-таки дама, и мои желания следует уважать, но вот он вдруг говорит — «Мне нужно надежное место, куда бы я мог спрятать детей».