Часть вторая
С горем пополам я выяснил, как найти таинственных ацтеков, прячущих свои храмы и жертвенники в горах за Куаутемоком. Но теперь уже я сомневался, что найду там своих родных. С чего я вообще взял, что они должны быть именно там? Какая логическая цепочка привела меня к этому? Сколько ни пытался, я не мог ее восстановить.
Казалось, мысли перестали меня слушаться. Я потерял способность додумывать их до конца — начинал и бросал на полдороге. Точнее, не бросал, — они сами стопорились и заканчивались ничем. Ощущение, что ты что-то пишешь, доходишь до конца листа и замираешь, потому больше писать негде, а предложение оборвано на полуслове.
И у обычных людей такое случается, когда они, направляясь куда-нибудь, вдруг понимают, что не помнят, зачем туда шли. Но потом обычно вспоминают. А если и не вспоминают, то лишь потому, что причина, которая заставила их двинуться с места, была столь мала и несущественна, что и подобная забывчивость не кажется им странной. Это не печалит и не пугает. Но я, казалось, не помнил уже ничего!
Мои собственные мысли потеряли силу, почти обездвижились, впали в какое-то странное мертвецкое оцепенение. Как ворох опавших листьев, поднятых с земли холодным осенним ветром. Эти листья не способны взлететь, подняться в небо, вернуться на ветви. Они лишь чуть взметаются над землей и, совершив один, другой круг, ложатся на все ту же холодную землю, в свою могилу. Так и мои мысли.
— Отец, пожалуйста, поговори со мной, — шептал я, поднимаясь по узким горным тропам. — Поговори…
Браслет молчал. Молчит уже целых два дня. С того самого момента, как только я повстречал ту страшную старуху на автобусной остановке. С того самого вопроса: «Убить кого-нибудь задумал?» Он словно испугался, что она открыла его тайну… Но неужели отец готовит меня к убийству?
Может ли быть, что «замок», о котором говорил мне отец, и «путь», который он отыскал для меня, — это убийство и путь убийцы?
А может быть, и правда… Может быть, Скрижали даны этому миру не во спасение, а как яд, как нечто умертвляющее? Ведь иногда смерть — это избавление. Она освобождает пленника и излечивает боль. Может ли быть, что Господь, разочаровавшись в Своем творении, задумал акт мистической эвтаназии — гуманного умерщвления человечества?
Почему не допустить мысль, что все сроки уже пройдены и решение принято? Что Судьба уже вершит то, что предначертано и изменено быть не может? Что приговор уже вынесен и не приведен в исполнение лишь потому, что гонец задержался в дороге? Но он мчится, мчится во весь опор. Он скоро будет. Осталось только дождаться…
Если мир не оправдал надежд Творца, на что можно надеяться? Мастер никогда не сохранит неудавшейся работы. Да и зачем? Нам казалось, что спасение все еще возможно, но… Данила ведь опоздал на Байкал — в этом правда. Ему был дан срок, но он в него не уложился. Возможно, тогда был еще шанс, а теперь — нет.
Источник Света говорил о преодолении страха смерти. Для этого он и дал нам Скрижали. Но может быть, они не способны спасти нас от смерти, быть может, они — лишь своеобразная анестезия, обезболивающее для праведников, которым, как и грешникам, суждено погибнуть в Конце Времен?.. Завтра или послезавтра.
В каждой своей книге я цитирую Апокалипсис. Но о чем он говорит? Разве о спасении? Нет! Совсем нет. Наоборот! Апокалипсис говорит о Судном дне, о том дне, когда весь мир погрузится в раскаленные клубы горящей и пенящейся серы, в ад! Не рай и не благоухание Эдема ждут человечество… Его ждет смерть.
А что, если я должен был убить Данилу?.. Что, если я должен был убить Избранника?! Господи, нет! Не может быть! Чушь! Бред. Мне мерещится. Мне кажется. Просто я давно не спал, я устал. А вдруг — нет? Вдруг не мерещится? Вдруг и правда я должен убить Избранника, чтобы помочь Господу остановить этот мир?..
Я лег на землю и лежал какое-то время. Хотелось спать. Отчаянно хотелось спать, но уснуть я не мог. Я свернулся калачиком на земле и пытался додумать хотя бы одну свою мысль до конца — о Конце Света, о Скрижалях — как о средстве обезболивания для праведников, о своей миссии и долге убить Данилу, чтобы прекратить все. Я думал, думал… Но мысли останавливались.
Все. Надо было встать и идти. Встать и идти.
Моя мать стояла на склоне горы и смотрела вниз. Она словно встречала меня…
Но как она узнала? Почему она ждет меня именно здесь — на этом безымянном склоне, о существовании которого я никогда прежде не слышал и даже не подозревал?! Откуда она вообще могла знать, что я решил вернуться из далекой России?! Почему она была уверена в том, что я найду и этот горный склон, и ее саму?
Я не верил своим глазам. Мне подумалось: это какая-то галлюцинация, какой-то страшный фантазм, мираж. Но нет, я не ошибся. Это была она — Лихо, моя нежно любимая мать. Она встречала меня. Видела, что я нашел ее, пришел к ней…
Но вместо радости во всем ее образе читалась какая-то невыразимая тоска и печаль. Она смотрела на меня, на своего сына, идущего к ней по крутому горному склону, на сына, которого не видела больше двух лет, смотрела и тихо плакала. Не от радости, а от горя… Почему в ее глазах только скорбь?! Что-то случилось?.. Дед умер?!
— Мама, дед умер?! — в ужасе прокричал я, еще не добравшись до самого верха.
— Ты так и не остановился, — тихо сказала она, повернулась и пошла прочь.
Нет, с дедом, кажется, все в порядке. Но что с моей матерью?! Что значит эта странная фраза — «Ты так и не остановился?» Я не убил Данилу — это она имеет в виду?! Что я не убил Данилу?! Вернулся из России без крови Избранника на руках?!
— Мама, ты что?.. — закричал я и поспешил наверх с удвоенной силой. — О чем ты говоришь?! Это же я — Анхель! Твой сын! Я приехал к тебе. Мама, я нашел тебя… Мама!
Лихо шла куда-то в сторону небольшой ложбины, утопающей в тропических зарослях. Она даже не улыбнулась мне! Не обняла, не сказала ни одного ласкового материнского слова! Мне вдруг стало так больно, так страшно, так одиноко…
Но Лихо ничего не отвечала.
— Мама, ну что же ты, мама? — шептал я, нагоняя ее. — Я приехал. Я нашел тебя! С таким трудом… Почему вы уехали? Почему вы оставили дом? Мама!
— Ты так и не остановился… — обреченно повторяла Лихо.
— Мама, о чем ты говоришь? — Слезы подступили к горлу, моя мама встречает меня как чужого, не известного ей человека. — Что это значит — «не остановился»? В чем я должен был остановиться? Чем я огорчил тебя, мама?.. Лихо замедлила шаг, повернулась вполоборота. Она смотрела на меня искоса, задумчиво, словно бы хотела в чем-то убедиться.