Расстояние сокращалось очень медленно, да еще по ходу вели огневой бой. Санек доложил, что видит меня, я ему трассерами показал куда уходят духи, и попросил идти на перехват справа, а Фазик (вот кто бегал по горам как сайгак - в Ташкентском училище так учили) чтоб заходил слева.

Вдруг в метрах ста впереди от меня взрыв, но не дымовой, через пару секунд сзади еще, понял: взят в вилку. Кричу своим хлопцам: "Кто не спрятался, я не виноват!", а сам по станции, спокойно так, рассказываю, что я думаю об огневой подготовке, про то, как хорошо у нас в батальоне поставлен вопрос артиллерийского сопровождения наступающих подразделений без артнаводчиков и корректировки, и скромненько так - прошу прекратить стрельбу…

Получаю ответ: "Стрельбу прекратил - восемь мин в воздухе, подлетное время 34 секунды". Этот ответ у меня будет в ушах до конца дней моих!!!

Когда рассеялся дым, я на Эрика Махметкулова - замка, он на меня - живы, слева и справа заворочались камни, начали сползаться все ко мне - чудо, все живы! Саша и Фазик ушли выше. Я доложил, что возвращаюсь вниз. Никто мне слова не сказал, Серега Комаров не знал куда меня усадить. Бойцы, минометчики, чувствуя свою вину, а скорее вину за своих офицеров, моих накормили, обогрели, никаких слов никто никому не говорил…

Дмитрий:

_ПРИБЫТИЕ. В ОЖИДАНИИ ДЕЛ НЕВИДАННЫХ._

Земля приближалась. В иллюминаторе показались огни вечернего города. Самолет сделал круг и пошел на посадку. Промелькнули несколько радиолокационных установок, и, после того, как Дубин успел заметить, как часовой в окопчике приветственно махнул рукой, шасси коснулись земной тверди.

У трапа в нетерпеливом ожидании топталась очередь дембелей всех родов войск. Среди черного и красного цветов погон выделялись голубые погоны и береты десантуры, выглядевшие излишне броско на фоне серого неба, грозившего дождем, на фоне серых шинелей на сером бетоне взлетно-посадочной полосы…

Наконец показались первые пассажиры, что вызвало неподдельный восторг у ожидающих посадки. Навстречу спускающимся молодым донеслись дружные возгласы, знаменующие собой радость улетающих в

Союз, и некоторое злорадство по отношению к вновь прибывшим.

"Вешайтесь!" - кричали дембеля, но, в сущности, им было уже все равно. Для них война окончилась. Мало кто из них мог сейчас похвастаться крепким здоровьем, но зато у всех уже было мировоззренье, и у многих на груди награды, которыми предстояло гордиться. Болезни и раны остались позади. Можно вздохнуть свободно.

Теперь другие - не они, будут терять свои молодые жизни среди безразличных гор, теперь другие будут не спать по нескольку суток подряд на операциях, постоянно ожидая нападения, выстрела, мины, идиотского приказа требующего идти дальше когда из сухпая осталась одна банка перловки и боеприпасы на исходе, других, этих вот, которые спускаются сейчас по трапу с застывшими лицами, ждут здесь малярия, желтуха, тиф, гнойные раны от каждой царапины, дистрофия и опухоли, наркомания, ранения и смерть.

Еще вчера эти молодые, отслужившие в учебке по полгода солдаты и сержанты, были в Союзе, на пересылке в Чирчике, где последние три ночи перед отправкой разбегались по городу в поисках удовольствий, женщин, вина, избегая многочисленных патрулей или избивая их, коль встреча была неизбежна. Все равно дальше Афганистана не пошлют. Да и что им, десантникам, эти чмыри из патрулей? Правда, на утро отправки ответственный офицер не досчитался троих человек, зависших на гаупвахте, но пришлось улетать без них.

Но и эти трое скоро прибудут на таком же гордом авиалайнере, не отсидев даже положенный срок. Мясорубка войны втягивает в свою орбиту все новых и новых претендентов на посмертный орден, и на этот неверный огонь летят все новые и новые птахи, желая пролить кровь за

Отечество в романтическом угаре. Но, где оно здесь - Отечество? К сожалению иллюзии, у кого они были, рассеиваются быстро. Но разомкнуть круг не может никто кроме смерти. Хотя, конечно, ко всему можно привыкнуть, лелея надежду дожить до приказа, который когда-нибудь да придет, черт побери!

В Кабуле их ждал очередной пересыльный пункт перед распределением по частям в Джелалабад, Кандагар, Баграм, Гардез и еще черти куда.

Пересылка находилась в пятнадцати минутах ходу от аэродрома, но за ними прислали машины - три ГАЗона, куда все 120 человек едва втиснулись. Уже через пять минут, повеселевшие после ухабов, по которым пришлось ехать, солдаты были построены на плацу, где их распределили по палаткам. Распределявший офицер дал несколько дельных советов, в частности, что спать нужно не снимая сапог, шинелей, ремней, а вещмешки лучше крепко держать в руках либо под головой, и вообще лучше с ними не расставаться никогда и нигде. Это прозвучало достаточно дико, но все приняли к сведению эти наставления.

Пересылка - несколько десятков палаток окруженных колючей проволокой - не отличалась особым комфортом. Проще сказать, что не было почти никаких элементарных условий для человека. Но, человек это одно, солдат - нечто иное. Да и в присяге что-то там говорится о лишениях, которые нужно переносить. Поэтому никто и не подумал о том, что спать на матрасах надо бы, а не на голой сетке, и чем-то надо топить печку, дабы не замерзнуть, и кормить нужно желательно всех - это для поддержания бодрого настроения, и вообще: мерзкая погода стоит в Кабуле, превратив землю в грязь и укрыв за пеленой дождя само Солнце.

- Сволочи, и откуда они, интересно, выкопали эти буржуйки на свет божий?

- Что ж, в нашей Советской Армии повсюду можно встретить последние достижения техники и всяких там наук, недаром она всех сильней!

- Ага. Сильней.

Так прошло пять долгих изнуряющих дней. Ни один солнечный луч не прорвался сквозь мутную пелену в небе. Серое, муторное ожидание перемен лишь по вечерам скрашивалось фильмами, преимущественно патриотического содержания, да стрельбой за ближайшими горами. Порой невозможно было различить откуда доносится канонада: с экрана или из жизни. Война все больше входила в жизнь всех и каждого. Одни встречали ее подавленно, другие с каким-то нездоровым возбуждением, но вскоре все чувства сменило тупое безразличие.