Собственно, думать об этом было нечего. Сервиз лежал в надежном месте, спрятанный под слоем мелкой картошки. Об этом месте не знал никто, кроме самого Петровича и охранника, который вместе с ним ездил к Яхонтову. «Охранник болтать не станет, да и хозяин дома – человек проверенный, и проверяла его не какая-нибудь занюханная служба безопасности, а зона-матушка. В ней, родимой, каждый виден на просвет, как стеклянный. А у Антона еще и фамилия такая, прозрачная, – Хрусталев. Хрусталев – он и есть Хрусталев. До блатного, конечно, не дотягивает, в зоне таких мужиками кличут, но нет в нем ни гнильцы, ни червоточинки. Этот не выдаст, будет молчать как могила. Правда, дружок у него…»

Петрович снова поморщился, вспомнив о Сером. Борис и Самсон со вчерашнего дня не подавали признаков жизни, хотя он строго приказал им ежедневно докладывать о ходе поисков. Неужели Серый их замочил? Туда им и дорога. Но вот что с самим Серым? Степашка, этот трусливый подкаблучник, сказал, что Самсон выстрелил в Серого пять раз, а Борис пырнул его ножом. И после всего этого дела пошли так, что сам Степашка бросил корешей и рванул в город. Он клялся и божился, что именно так они договорились: он должен был остановить Серого и сразу же уехать, оставив его наедине с Самсоном и Борисом, которые, замочив клиента, собирались вернуться в Москву на его тачке. Петровичу в это как-то не очень верилось, но он отложил разбирательство до лучших времен. Если Степашка бросил товарищей в беде, его нужно будет наказать так, чтоб другим неповадно было. Но не сейчас, попозже…

Петрович вернулся в кабинет, раздраженно смахнул со стола газету и снял телефонную трубку. В справочной ему дали номер приемного отделения расположенной в Клину районной больницы, и через несколько минут неторопливая сестра на другом конце провода сообщила, что интересующий Петровича больной поступил вчера в двадцать три ноль пять и был помещен в палату интенсивной терапии – говоря попросту в реанимацию.

«Реанимация-это еще куда ни шло, – подумал Петрович, вешая трубку. – Даст Бог, этот козел подохнет сам, без посторонней помощи. А если даже не подохнет, то в ближайшее время проблем с ним все равно не будет. Пусть себе загорает под капельницей, бычара, а мы тем временем закончим наши дела с его приятельницей…»

Тут он вспомнил про генерала таможенной службы, с которым, можно сказать, уже достиг договоренности по поводу сервиза, и его снова охватила ярость. Прочтя писанину Белкиной, генерал сразу сообразит, с какой стороны дует ветер, и ни за что не возьмет на себя такую ответственность. Петрович знал про генерала кое-что не слишком лестное, но для того, чтобы толкнуть его на настоящее преступление, этого компромата было недостаточно. Значит, придется искать другие пути, понял Петрович. И вообще, с вывозом сервиза, похоже, придется повременить. Пусть сначала уляжется поднятая Белкиной пыль. В ближайшие несколько недель все таможенники на всех границах будут скрести каждую медную вещь напильником, рассчитывая обнаружить под тонким слоем меди червонное золото. Тут не помогут никакие протекции, потому что всегда найдется честный дурак, готовый упереться рогом и идти напролом ради соблюдения так называемой законности. Ну и черт с ними. В самом деле, куда спешить?

Он снова позвонил в Клин, узнал в справочной номер морга и поинтересовался, не гостят ли там Самсон и Борис. Фамилии своих бойцов он вспомнил с трудом, а когда ему сообщили, что такие постояльцы в морге имеются, решил, что теперь эти фамилии можно с чистой совестью забыть начисто.

Он покосился на пол, где лежала газета со статьей Белкиной, и презрительно хмыкнул. Подумаешь, статья!

Про него лично в ней ни слова. Все, кто мог пролить на это дело свет, уже умерли или вот-вот умрут. Яхонтов сгорел в своем доме, Перельмана задушили Самсон и Борис, которые, в свою очередь, отдыхают в морге. Даже непредсказуемый и опасный Серый, нейтрализован – на время, а может быть, и навсегда. Осталась только Белкина, но и она долго не протянет. Нужно просто обрезать ей телефон, лишив ее способа связаться с внешним миром, и тогда ей волей-неволей придется выйти за дверь – хотя бы для того, чтобы позвонить ремонтникам из соседней квартиры. А как только она отопрет замки, о ней можно будет забыть.

Петрович пощупал лоб. Лоб был сухим, из чего следовало, что приступ неконтролируемой ярости прошел словно бы сам собой. На самом-то деле один Петрович знал, чего ему стоило в очередной раз справиться со своим темпераментом.

Он сходил на кухню, вскипятил воду и собственноручно заварил огромную порцию по-тюремному крепкого чая. Для этого он высыпал в большую керамическую кружку чуть ли не полпачки цейлонского, залил его кипятком и накрыл чашку блюдцем. Дожидаясь, пока чай будет готов, Мамонтов выкурил сигарету. Он стоял у кухонного окна, разглядывая поредевшие кроны деревьев внизу, и думал о том, что первый же настоящий дождь собьет остатки листвы на землю, и тогда только и останется, что ждать зимы. Петрович не любил позднюю осень с ее грязью и слякотью, да и зиму не очень-то жаловал. Он любил весну начиная со второй половины апреля, лето и самое начало осени. В этом его пристрастии к теплому времени года было что-то от отношения, свойственного дворникам, солдатам и зекам. Петрович знал об этом и не переживал по этому поводу, поскольку в свое время отведал всего понемножку.

Он потушил в пепельнице окурок и вернулся к столу. Снял с чашки запотевшее блюдце, помешал темно-коричневый настой ложечкой, чтобы осели чаинки. Не присаживаясь, поднес чашку к губам, подул.

В кабинете раздался телефонный звонок. Петрович вздрогнул от неожиданности, по инерции хватанул кипятка, обжегся, зашипел и с грохотом поставил, почти бросил чашку на стол, расплескав часть ее содержимого.

– Вашу м-мать! – выругался он и поспешил в кабинет.

Звонил Чижик, и по его голосу Петрович понял, что успокаиваться рано: неприятности продолжаются. Чижик говорил торопливо, задыхаясь, как после быстрого бега.

– У нас проблемы, Петрович, – выпалил он первым делом.

– Об этом не трудно догадаться, – проворчал Мамонтов. – Если бы ты нашел на улице чемодан с баксами, ты бы не стал звонить. Что там у вас стряслось?

– Петрович, эта баба от нас ушла.

– Что?!

Мамонтов не мог поверить своим ушам. В голове метались беспорядочные мысли. Что значит – ушла? Как ушла? Это же не спецназовец, это же просто баба…

– Ушла, Петрович. Не сама ушла конечно, увезли ее…

– Менты, что ли?

– Да какие менты! Похоже, это тот самый крендель, которым вчера Борис и Самсон интересовались. Просиди, как только он на горизонте засветится, звякнуть им на мобильник. Ну как он приехал, я им сразу позвонил. А они не отвечают, козлы…

– Погоди, – сказал Петрович и присел на стул, чувствуя, что ноги вот-вот откажутся его держать. – Что ты мне гонишь? Этого просто не может быть.

– Ну как же не может, – обиженно сказал Чижик, – когда я его своими глазами видел! Посадил бабу в машину и увез.

– Путаешь, – сказал Петрович, уже понимая, что Чижик ничего не путает. – Я же только что звонил в больницу. Мне сказали, что он в реанимации…

– В психиатрии он, а не в реанимации, – непочтительно перебил его Чижик. – Да и оттуда, видать, сбежал. Как он машину водит – это же что-то с чем-то! Я такого даже в кино не видел. Таскал он нас по городу, таскал, пока Каланча на всем скаку в витрину не вломился. Хорошо, в булочной обед был, не то натворили бы дел… Так и проехали юзом от самой витрины до прилавка через весь торговый зал. Кассу, блин, своротили… Я оттуда подорвал, чтобы вам позвонить, а Каланчу гибе.., де.., в общем, мусора повязали. Он им сейчас втирает, что у него рулевое отказало вместе с тормозами, а у самого под мышкой ствол, а в кармане пакетик с кокой. В общем, гавкнулся Каланча. Мне-то чего теперь делать?

– Вешайся, кретин, – сказал Петрович. – Недоумки, лоханы, пальцем деланные! Подвели под монастырь, животные!

Он с грохотом обрушил трубку на рычаги и крепко потер ладонями щеки. Оснований подозревать Чижика во лжи у него не было. Значит, Серый жив и до сих пор сохранил способность активно путаться под ногами. До чего же живуч, мерзавец! Живуч, быстр и непредсказуем. Никогда не знаешь, чего от него ожидать. А что, если Самсон и Борис умерли не сразу? Что, если он успел поговорить с ними по душам и вытянуть из них имя Петровича? Это было очень возможно. Сам Петрович, оказавшись на месте Серого, поступил бы именно так.