Сидевший в фуражке милиционер, с одновременно детским и старчески сморщенным лицом, с явным недоумением посмотрел в мою сторону, отложил пожелтелую от времени и захрустевшую газету и строгим голосом спросил:

- Товарищ, вы, кстати, по какому вопросу, что-нибудь принесли?

Несколько секунд молча глядя на него, на просторное зеленое суконное поле его стола, на котором, кроме аккуратно, вчетверо сложенной газеты, ничего не было, на абсолютно голые щеки пустых стен, они отливали бело-голубой монастырской известкой, я спохватился и стал суетливо шарить по карманам. Карманов в наличии имелось три: в левом брючном, плоско прижавшись, лежала неизвестно как застрявшая двухкопеечная монета, в правом, за исключением дырочки, через которую я мизинцем потрогал свое бедро, ничего не было. Но, засунув руку в задний карман, покопавшись там, я вынул совершенно забытый листок с тремя четверостишиями и с деятельной готовностью положил его на зеленое сукно.

- Вот.

Сосредоточенно нахмурив лоб, совсем превратясь в морщинистого молодого старичка, милиционер подтянул листок поближе, по-детски шевеля губами, медленно прочел написанное, и остолбенело уставился на меня.

- Это что такое? Вы что издеваетесь?

Мое авторское чувство сжалось в клещах естественной обиды, и, стараясь как можно суше, я ответил:

- Это стихи.

Сидящий за столом еще раз внимательно прочел зажатый толстыми квадратными пальцами листок и подвинул его поближе ко мне.

- Откуда вы такое взяли? Мы такое не принимаем.

- А что вы принимаете? - голосом, напоенным ядом насмешки, заранее ею обороняясь, задал я вопрос.

- Как что? Книги разные, журналы, потом это, да - старинные издания, кто что найдет.

Теперь пришел мой черед удивляться.

- А рукописи, что вы делаете с рукописями?

- С рукописями? Нам про это ничего не говорили. Сказано было так: книги принесут - бери, только чтоб не очень много и чтоб переплет был незамордован, а то, бывает, совсем рваненький приносят. И журналы бери, и газеты бери, и сочинения разные. А про рукописи, про них уговора не было.

Внезапно мне стало скучно. Будто обмотали мне душу сырыми рваными тряпками, запутали мохнатой теплой паутиной, стерли мною пыль с засиженных мухами полок и, скомкав, засунули подальше от чутких глаз, в серую глубину полого ничто. Бедный придурок, с сожалением подумал я о сидевшем передо мной морщинистым молодом старичке в милицейской фуражке, ведь все это уже было.

- Вы не расстраивайтесь, - услышал я его участливый голос, видно, обеспокоенный моим жалким видом, - не стоит того. Ищите, может, и вы чего-нибудь найдете.

- Игнатьич, - вдруг громко крикнул он, когда я потянулся за своим листком; на его зов из-за полуприкрытой двери в глубине кабинета появился старикан в валенках с галошами, с яичными крошками в густой седой бороде, дожевывающий что-то на ходу, - Игнатьич, проводи, пожалуйста.

И опять ко мне:

- А вы, как найдете книгу - сразу приносите. Я вас запомню, я у вас первого возьму, только переплет, желательно, покрепче, а так обязательно.