Соединенные Штаты

Мы посвятили несколько страниц в конце нашей книги «История антисемитизма. Эпоха веры» исключительно благоприятной для евреев ситуации в США, Это положение сохранялось и в дальнейшем. В свободной демократии, к тому же испытавшей сильное влияние пуританской традиции, сыновьям Израиля особенно нечего было бояться, тем более что им предшествовали другие иммигранты, не говоря уже о черных рабах, которые воплощали в глазах белых англосаксов «иную сущность» и при необходимости играли роль постоянных козлов отпущения, особенно если они исповедовали римско-католическую религию. Более того, у евреев были все качества, необходимые для полной «американизации», т. е. для того, чтобы пройти процесс аккультурации, аналогичный тому, что прошли в Европе эмансипированные евреи: но то, что в Старом Свете являлось исключением, стало правилом в Новом Свете. Разница была исключительно велика, тем более что американизация представляла собой цель, к которой почти все иммигранты стремились заранее, в противоположность свирепой «русификации», предпринятой Николаем I, или даже «возрождением», проповедовавшимся аббатом Грегуаром и Наполеоном. Дело в том, что американизация не предполагала никакого отступничества или отречения в какой-то иной форме: свобода совести была краеугольным камнем американской идеологии, зафиксированной в Конституции.

Однако во второй половине XIX века стали проявляться неприятные симптомы, когда возросло количество богатых евреев, особенно нуворишей, в основном немецкого происхождения. Протестантские плутократы стали стараться отмежеваться от них. Дискриминация вначале стала проявляться в местах, где развлекаются и тратят деньги. В 1876 году один отель в Джерси объявил, что евреи в него не допускаются. На следующий год в курортном городе Сара-тоге владелец гостиницы, чьему имени было суждено стать знаменитым, – Джон Хилтон запретил вход в свое заведение мультимиллионеру Джозефу Зелигману. Инцидент произвел сенсацию. Реакцией еврейских миллионеров Нью-Йорка стала покупка многих отелей Саратоги, проявившееся таким образом светское соперничество привело к разделению курортных зон Восточного побережья на «христианские» и «еврейские». В конце века эта дискриминация охватила модные клубы, высшие ступени в масонских ложах и, что было гораздо серьезней, некоторые учебные заведения, которые ввели квоты для еврейских учеников и студентов. Конечно, ситуация осложнилась вследствие притока буквально миллионов евреев, относившихся к совсем иной категории, несчастных эмигрантов из Восточной Европы, которых не волновала проблема доступа на модные курорты или в масонские ложи, но чьи нелепые одежды и экзотические манеры, казалось, подтверждали и увековечивали представления о неизменном «еврейском типе», с которым немецкие евреи, эмигранты во втором или третьем поколении, не имели почти ничего общего. В Нью-Йорке, ставшем в конце XIX века самым большим еврейским городом мира, эта часть населения особенно бросалась в глаза, казалась вездесущей, – до такой степени, что когда Марк Твен прочитал в «Британской Энциклопедии», что их число составляло 250 000 человек, он заявил тем, кто захочет его выслушать, что лично он был знаком с большим их количеством. Более солидные писатели, как, например, Генри Джеймс, отворачивались от этих несчастных многочисленных евреев с некоторым раздражением.

Роль снобизма в этих вопросах с наибольшей ясностью проявилась в случае одной школы с очень хорошей репутацией, директор которой из принципа отказался ввести квоту для евреев. В этих условиях возрастание их числа побудило родителей учеников-христиан забирать своих детей из этой школы; но по мере того, как школа таким образом становилась все более «еврейской», родители учеников-евреев в свою очередь стаяи забирать оттуда своих детей, так что в конце кониов школа вынуждена была закрыться.

В целом в этом плане происходило то, что заставляет вспоминать светские трагикомедии, столь хорошо описанные Марселем Прустом, и ущерб понесли прежде всего евреи, стыдящиеся своего происхождения, т. е. евреи-антисемиты. Но американские нравы и условия жизни предоставляли сыновьям Израиля такие возможности для борьбы, которых не существовало в старой Европе и на которые им по сути дела указали ирландцы. Объединившись скорее в этническое, чем религиозное меньшинство, они встали на борьбу с зарождающейся сегрегацией во имя конституционных принципов. Для целей этой борьбы были созданы две организации: в 1906 году – «Американский еврейский комитет» под руководством банкира Джекоба Шиффа и адвоката Луиса Маршалла, а в 1912 году – «Анти-диффамашюнная лига». Обстановка для них была благоприятной, поскольку в Соединенных Штатах любая дискриминация по отношению к какой-либо этнической группе угрожала созданием прецедента по отношению к другим группам; в этой связи католики, испытывавшие те же проблемы меньшинства, что и евреи, проявляли широту подхода, разительно отличавшуюся от застарелых привычек, еше сохранявшихся в эту эпоху в Европе, особенно в Риме. Взаимная терпимость под общим знаком американизма отчетливо проявлялась в фактах.

Вот как Г. К. Честертон описывал эту атмосферу, которую со своей стороны он безусловна не одобрял, после визита к Генри Форду, попытавшемуся развязать антиеврейскую кампанию:

«[Американцы] привыкли к космополитическому гражданству, в котором перемешаны люди всех кровей, а люди всех вероисповеданий рассматриваются как равные. Самую большую моральную гордость для них составляет гуманизм, а их главная интеллектуальная ценность – Просвещение, Одним словом, это последние люди на земле, способные удовлетворять свое тщеславие посредством антиеврейских предрассудков. У них нет особой религии за исключением искреннего чувства, которое они сами характеризуют как «истинное христианство», оно особо запрещает любые выпады против евреев. Их патриотизм состоит в том, чтобы гордиться ассимиляцией всех человеческих типов, включая евреев».

Америка, вступившая в войну весной 1917 года, была уже Америкой Эдисона и Форда, самой многонаселенной и самой могучей страной Запада. Хотя речь отнюдь не шла о ее целостности, поскольку вражеское вторжение исключалось, она продемонстрировала патриотический пыл, ни в чем не уступавший европейскому, и подчинилась самоцензуре, которая была гораздо скрупулезней, чем у англичан или даже немцев, так что ее можно было сравнить лишь с цензурой французского «священного союза». Американское решение совпало с падением царского режима, и уже ничто не мешало евреям присоединиться к общему энтузиазму. Одна газета в Айове так формулировала три долга доброго американца во время войны: «Вступить в патриотическое общество; выступать за невозможность обсуждения условий заключения мира; выяснять, как настроены соседи». Немедленно поднялись волны ненависти против немцев, интенсивность «промывания мозгов» и грандиозность вымыслов можно также сравнить лишь с французскими достижениями в этой области, Согласно некоторым слухам немецкие агенты прилагали всевозможные усилия, чтобы создать в Соединенных Штатах нехватку соли, спичек и синьки; по другим слухам эти агенты якобы распространяли возбудителей «испанки» или с помощью подводных лодок завозили в страну для шпионских целей особую немецкую породу почтовых голубей. Во многих штатах было запрещено преподавание немецкого языка. Немецкая кислая капуста (Sauerkraut) была переименована в «капусту свободы» («liberty cabbage»); подозреваемых в немецком происхождении толпа заставляла целовать американский флаг, в противном случае их мазали дегтем и валяли в перьях в духе ку-клукс-клана или просто линчевали.

Не должен вызывать удивления тот факт, что на следующий день после перемирия это патриотическое неистовство отнюдь не улеглось в сверхоснащенной для войны Америке, а обратилось против новой жертвы – большевиков. В результате, сенатская комиссия по расследованию деятельности пивоваров и винокуров, подозреваемых в агентурной работе в пользу имперской Германии, занялась изучением коммунистической опасности. В этой связи следует принять во внимание определенную наивность американских политических деятелей, а также удивительный дилетантизм, царивший в разведывательных службах, становившихся легкой добычей для опытной Intelligence Service – и для покойной охранки.