Мы вновь возвращаемся здесь к проблемам большой политики. Предательство Франции ее англосаксонскими союзниками столь же легко объяснялось иудео-германским заговором, как и тема еврейского влияния в Англии, которая восходила к Туссенелю и Дрюмону и получила новый импульс благодаря кампаниям «L 'Action francaise» и «L'Oeuvre». Сторонник Морраса Роже Ламбелен, один из переводчиков «Протоколов» на французский язык, развивал эту идею в 1921 году под заголовком «Правление Израиля в англосаксонском мире». Следует ли удивляться, что крупнейшие газеты, воздерживавшиеся от того, чтобы говорить о еврейском окружении Клемансо хотя бы во имя «священного союза», подхватили теперь тему о «еврейском окружении Ллойд Джорджа». Так, первого мая 1921 года газета «Le Matin» обвиняла некоторых банкиров Сити, чьи связи с немецкими банками хорошо известны. Через день были поставлены все точки над «i»: «Пришло время поставить в известность Ллойд Джорджа, что в лондонском Сити есть банкиры с английской кровью».

Кампанию подхватили менее значительные газеты, которые до этого воздерживались от любой антиеврейской агитации. На следующий год известный публицист Андре Шерадам резюмировал сложившееся положение в словах, с которыми бы согласились Моррас и братья Таро:

«Народы Антанты попали в мощные клещи, организованные вождями пангерманизма. Эти клещи образуют, с одной стороны, деятельность международного финансового иудео-германского синдиката, воздействующего на так называемые образованные слои стран Антанты, чтобы рекрутировать там сторонников с помощью подкупа; вторая сторона этих клещей представлена действиями большевиков и поддерживающих их социалистов, влияющих на народные массы союзных государство.

Но люди «Аксьон Франсез» и другие экстремисты, разумеется, не могли согласиться со следующими выводами Шерадама:

«Многие согласны с тем, что существует заговор всех евреев с целью добиться всеобщего господства. Я хочу очень ясно объяснить, почему я не согласен с подобной точкой зрения (…) В современной ситуации я не верю, что можно утверждать существование всеобщего еврейского заговора, не совершив ошибки и несправедливости».

В заключение Шерадам советовал: «создать группу евреев, противников пангерманизма, лояльных подданных стран Антанты (…) Разве не очевидно, что если евреи-противники пангерманизма не проявят себя в ближайшем будущем какой-нибудь энергичной и яркой акцией, то представление о еврейском заговоре, направленном на завоевание всемирного господства, распространится повсюду? Тогда в ближайшие годы возникнет грозное антисемитское движение…»

Ретроспективно это предсказание кажется смехотворным; возможно, оно показалось бы не таким смешным, если бы оно вообще не оправдалось, вместо того, чтобы обернуться своей противоположностью. Нам остается выяснить, почему во Франции не было четвертой фазы, почему, напротив, антисемитизм опустился до самого низкого уровня в 1925-1930 годах, чтобы затем подняться под совокупным воздействием экономического кризиса и влияния с другого берега Рейна.

Необходимо подчеркнуть, что бойня 1914-1918 годов имела во Франции не менее ужасные последствия в самых разных областях, чем в Германии. В частности еше больше пострадали нравы прессы, причем основные коррупционеры отныне были исключительно «правыми»; пресса с большим трудом смогла избавиться от новых способов «промывания мозгов» и других приемов распространения оглупляющей ненависти, которые получат свое высшее развитие при тоталитарных режимах. Именно при этом стечении обстоятельств антисемитский или расистский уклон приобрел новую окраску – он отвечал неясным ожиданиям общественности, как об этом свидетельствует весь спектр ответов, полученных в 1923 году в ходе опроса общественного мнения в связи с внезапной модой на Гобино и его теорию. В этом плане особо выделяются мрачные пророчества Ваше де Лапужа, предвосхищающие Селина, и еше больше – предвидения Ромена Роллана: «Этот труд подспудно удовлетворяет некоторые современные потребности (…) Сегодняшняя молодежь без труда найдет у Гобино то же открытое презрение к прогрессу, либерализму, «опиуму гуманизма», демократическим идеям – то же высокомерное и трагическое видение расовой войны…»

С другой стороны, следует также принимать во внимание еще одно последствие войны, а именно падение политического влияния прессы, презрение к которой со времени панамской аферы постоянно возрастало. В результате появился все увеличивающийся разрыв между истинными взглядами французов и теми выводами, которые можно сделать на основе анализа газетных публикаций. Разве в 1936 году Народный фронт не одержит победу вопреки враждебности почти всех или по меньшей мере подавляющего большинства газет? Мы вынуждены констатировать здесь известную несогласованность, которая, вероятно, проявляется и в свидетельствах некоторых современников тех событий. Кроме того, имеются и другие данные, подтверждающие эти свидетельства – прежде всего отсутствие в двадцатые годы воинствующих антисемитских организаций и «лиг», а также заметных инцидентов и уличных выступлений. В целом, не было ничего подобного тому, что мы описывали в связи с делом Дрейфуса или того, что нам придется описывать при обсуждении ситуации в донапистской Германии.

Более тонким признаком является изменение позиции иезуитов, сначала едва заметное.

Мы уже видели, что итальянские иезуиты сыграли главную роль в вовлечении католической церкви в чисто антисемитскую пропаганду и что в конце XIX века кампании на страницах «Civilta Cattolica» вдохновили или даже внушили миф о «мудрецах Сиона». Напротив, французские или франкоговоряшие иезуиты, видимо, были первыми, кто осознал уже в 1922 году, что эта мифология не сулит церкви ничего хорошего. Отец Пьер Шарль взял на себя почин, опубликовав в бельгийском журнале «La Terre wallonne» статью вскоре после впечатляющей смены позиции «The Times». Б этой статье были даны неопровержимые, построенные с непревзойденной с тех пор тщательностью доказательства того, что «Протоколы» были скопированы с антибонапартистского памфлета Мориса Жоли. Продолжая эту линию, отец дю Пассаж опубликовал в «Les Etudes» пространную статью, сильно уступающую статье отца Шарля, но достаточно критичную, чтобы вызвать бредовые рассуждения Урбена Гойе о тайном сговоре между иезуитами, евреями и Москвой. В 1927 году французские иезуиты окончательно покинули антисемитский лагерь.

В связи с «Протоколами сионских мудрецов» можно также заметить, что в целом они не получили во Франции столь широкой популярности, как в Германии или англосаксонских странах. Крупнейшие ежедневные газеты полностью их проигнорировали, в чем скорее можно видеть свидетельство осторожности, чем проявление порядочности и благородства. Лишь незначительное количество писателей, по крайней мере среди тех, чьи имена сохранили свое значение вплоть до наших дней, так или иначе вдохновлялись этой темой.

К тощ же это обстоятельство позволяет нам затронуть очень важную тему: именно благодаря французской литературной продукции периода между двумя мировыми войнами мы можем с уверенностью оценить величину расстояния между реальным положением евреев и теми серьезными и многочисленными обвинениями в их адрес, которые высказывались после окончания военных действий.

Разумеется, струя антиеврейских романов не пересохла в это столь урожайное время. Наряду с братьями Таро, которые продолжили свою линию в 1923 году книгой «Бродячая кобыла», можно упомянуть Марселя Жуандо, памфлетиста, автора «Еврейской опасности» (1934), и романиста. В романе «Шаминадур», опубликованном в 1934 году, евреи продают кюре поддельное церковное вино:

«- Кто виноват?

– Евреи, которые мне его продали, – отвечает кюре.

– Кюре, который его у нас купил, – возражают евреи.

Так, все с теми же сообщниками Иуда постоянно спекулирует на крови Христа».

Можно долго говорить о бессмертных тенях, возникающих на страницах многочисленных романов Жоржа Сименона. Но прежде чем продолжать двигаться в этом направлении, следует обратиться к самым великим, а именно к лауретам Нобелевской премии, которые почти всегда были доброжелательно настроены по огношению к сыновьям Израиля. Начнем с Ромена Роллана.