Но эта забава – еще сравнительно невинная. Бывали случаи посерьезнее. В тот год в армию призвали даже недавних уголовников-лагерников. Один из них на остановке где-то в поле, у семафора, прогуливался около состава по вьющейся вдоль путей тропинке. Вдруг навстречу по этой тропке едет на велосипеде пожилой железнодорожник: может быть. стрелочник или путевой обходчик.
Блатняк заступил велосипедисту дорогу, заставил спешиться, силой отобрал велосипед, а когда старик попробовал протестовать – дал ему по шее и унес машину в свой вагон. И никто даже слова поперек не сказал! До сих пор удивляюсь: как такое сходило с рук? Ведь все-таки нас сопровождали офицеры, сержанты. На каждой станции – телеграф, телефон, на станциях узловых – комендатуры… Но никакой реакции на все описанные эксцессы – не было. Один из таинственных вагонов в конце состава представлял собой гауптвахту на колесах. Но она пустовала: в буквальном смысле – до первой крови. Либо ни один сигнал не настиг наш эшелон, либо, скорей всего, наше начальство их игнорировало, считая, что дело идет о пустяках.
Да ведь и в самом деле, не пустяк ли – такое вот ароматное происшествие.
…Глубокой ночью эшелон остановился возле какого-то сибирского села. Одна из больших бревенчатых изб, со всеми ее пристройками и службами, стояла к железной дороге ближе других – как бы на отшибе.
Все обитатели (уж не знаю, сколько их там было в огромном крестьянском доме) мирно спали и, должно быть, видели красивые сны, когда туча полуночников из нашего эшелона обсела, не сговариваясь, эту отдельную избу – спинами в ее сторону. Мерзавцы обнажили зады – и в один момент наваляли добрые кучи, после чего впрыгнули обратно в вагоны и уехали служить Родине. Вот оно, "коллективное творчество масс"! Легко себе представить чувства хозяев дома, проснувшихся поутру и обнаруживших возле своего дома благоухающий "ведьмин круг"!
Хулиганство, конечно… Позволительно, однако, спросить: перевозя массу людей в вагонах для скота – разве не предопределяла этим
"народная" наша власть свинское их поведение? Где мы должны были отправлять свои естественные надобности? Ответ: где придется. Ни на одной станции, включая самые крупные, у пассажира такого поезда не было возможности воспользоваться общественной уборной без риска отстать от эшелона. Ведь состав шел вне какого-то четкого графика, и никогда мы не знали заранее, на какой станции сколько времени будем стоять. Поэтому крупные дела оформляли всегда наспех во время стоянок где-нибудь у светофора или семафора – хорошо, если рядом оказывались кусты…
И вот на эту тему еще один сочный, ароматный эпизод. В нашей маленькой харьковской команде был Витька Сотник – длинный, худой, чернявый парень. Однажды вскоре после того как наш поезд отошел от очередной станции (и, значит, скорее всего, до следующей оставалось часа полтора), этому Витьке, что называется, приспичило… Как быть?
Не выставишь ведь голый зад на обозрение всей родной стране. Хотя и такой проект ребята ему предлагали. Но молчаливый Сотник на это ничего не ответил. Он ни слова не говоря подошел к слуховому окошку, какие бывают в каждом товарном вагоне под самым потолком, вылез наружу до половины, ухватился там за край вагонной крыши и – жилистый, цепкий – вытащил на полном ходу сам себя, как Мюнхгаузен, туда, наверх! Через некоторое время – ногами вперед – через окошко же вернулся в вагон весьма довольный: "Порядок!" А мне в поэтическом воображении все это представилось как некий символ: внутри сорок человек на правах восьми лошадей мчатся в неизвестность, а над ними, на вагонной кровле – блюдечко дерьма…
Вот так приходилось решать в дороге большие вопросы бытия. Что же до малой нужды, то, не чинясь, справлялись с нею прямо на ходу из открытых дверей вагона. Что, по правде говоря, тоже не слишком вписывается в правила приличий цивилизованного общества. Так не был ли описанный (…и обкаканный!) эпизод с "ведьминым кругом" чем-то вроде неосознанного протеста юных человеков против бесчеловечности умудренного годами начальства страны?!.
Иногда, впрочем, наши мальчики благодетельствовали по пути со всей широтой славянской души. Хлеб у нас оставался целыми буханками, и вот, бывало, на ходу они ухитрялись забрасывать буханки в отворенную дверь путевой будки. Хозяин будки стоит с флажками – и не видит, что в его каморку влетел щедрый подарок…
И все-таки проделки нашего харьковского эшелона были детскими забавами по сравнению с тем, что сотворили донецкие шахтеры. Наши эшелоны то и дело обгоняли друг друга. Но где-то уже под конец пути, не то в Благовещенске, не то в Хабаровске, мы их обогнали окончательно. Они там стояли уже третий день: шло нешуточное следствие. Дело в том, что на одной из предыдущих станций группа негодяев, забравшись в киоск "Союзпечати", изнасиловала киоскершу…
На всю жизнь меня поразила не столько даже безнаказанность преступлений, сколько их предопределенность всей системой перевозки призывников. Неужели так уж трудно обеспечить порядок? Достаточно было не обезличивать рекрутов, выдать им временные удостоверения, патрулировать со всей строгостью вдоль эшелона любую из его стоянок, установить ответственность сопровождающих за доверенные им группы, строго взыскивать с провинившихся. Но огромной важности дело заведомо бросили на самотек, не считаясь с огромными материальными и моральными потерями, которые были неизбежны при установившейся системе рекрутчины.
Все же великий транссибирский путь запомнился не столько описанными ЧП, сколько величавой своей красотой, захватывающими дух просторами. Особенно в душу запал Байкал, вдоль которого поезд шел тогда чуть ли не целый день, то ныряя во тьму тоннелей, то вновь вырываясь на свет. Запомнились чистые стремительные реки, иногда сопровождавшие эшелон (или это он их сопровождал?) по несколько лет подряд. Запомнились кочки и болота в Еврейской автономной области, вывески на двух языках с названиями станций: по-русски и – о чудо! – на идише…
От Хабаровска свернули на юг в Приморье. Постепенно эшелон стал укорачиваться: отцепляли вагоны, прибывшие к месту. В Спасске мы простились с Додиком, который был уже здоров, а мог ведь и не доехать, потому что…
Но тут надо вернуться на пару тысяч километров назад.
Глава 6.ЧП на колесах
Где-то на полпути, в центре Сибири, на одной из очередных стоянок
– не на станции, а "у столба" – вдруг кто-то из попутчиков внутри нашего вагона крикнул мне:
– Феликс, гляди: вон твой керя побежал, весь в крови: видно, кто-то его в спину пырнул!
Я выглянул из вагона – и успел еще увидеть окровавленную спину обнаженного до пояса Додика, что есть сил бегущего к санитарному вагону. Действительно, он получил удар сзади, под сердце, ножом – на его счастье, складным, "перочинным". Короткое лезвие до сердца не достало, раненому наложили повязку – и оставили в вагоне медсанчасти. Он там оказался в одиночестве,. и я на время составил ему там компанию. Вот что мой "керя" мне рассказал:
Урка, отобравший велосипед у железнодорожника, произвел этот
"экс" только лишь для того, чтоб не скучать на частых остановках.
Теперь, едва замрет эшелон "возле столба", он вытаскивал "вЕлик" из вагона и колесил на нем взад-вперед по тропке у железнодорожного полотна. Додик, на свою беду, отпустил ему вслед какую-то шутку.
Блатняк это запомнил. И надо же тому случиться: когда в следующий раз он проезжал мимо видного, вырядившегося в отцову военную форму, моего "кери", кто-то сунул в спицы велосипеда палку, спицы посыпались, велосипед пришел в негодность. Отбросив его в сторону, урка приступил было к Додику с истерическими угрозами, но получил отпор. Блатному стало ясно, что голыми руками этого могучего парня не возьмешь. Урка побежал в свой вагон, взял там свой складной ножик, подкрался к Додику сзади – и нанес ему подлый, воровской удар в спину. Пришлось повару, кормившему нас краденным из котла мясом, распрощаться со своей красивой мечтой об офицерской суконной гимнастерке…