Особенностью моей последующей службы стало то. что, находясь в списочном составе взвода разведки, я в то же время очень тесно общался по службе со взводом связи. Летом всех радиотелеграфистов дивизии посылали на общий дивизионный сбор, да и зимой по своей специальности мне пришлось заниматься именно вместе с радистами.

И вот все время чувствовал себя по-разному: в родном взводе – как в родном доме; ребята здесь были теплые, дружелюбные. А в радиовзводе (позже – взводе связи) – склочные, взаимно подозрительные, злые… Почему так – не знаю, но так это было.

Время шло, подходила пора принятия присяги. Но сначала надо

"отстреляться" из личного оружия – лишь после этого мы станем полноправными солдатами.

Глава 10.СтрашноГо ничеГо нет

!

Вся предварительная часть, пропедевтика солдатской службы завершалась в Советской Армии принятием присяги. Лишь после этой торжественной и значительной церемонии солдат считался полноценным и полноправным настолько, что ему могли доверить несение караульной службы.

Однако перед присягой необходимо было на "огневом рубеже" – на стрельбище – выполнить (пусть и не уложившись в норматив) определенное упражнение в стрельбе. Да-да, попасть в цель не считалось обязательным – достаточно было из личного оружия отправить все пули даже в "молоко" мишени (то есть в ее белую часть), а то и просто попасть в белый свет, как в копеечку. Но результаты стрельб каждого подразделения и любого отдельного новобранца все же обсуждались, оценивались и как-то отражались на индивидуальной и коллективной репутации.

Есть приевшийся термин: вооруженные силы государства.

Воспринимается как отвлеченный, но на самом деле он весьма конкретен. Вот я. например, был вполне осязаемой вооруженной силой – у меня на вооружении состоял автомат Калашникова N КВ 5263.

Свое личное оружие я сразу же полюбил. Меня и сейчас восхищает гениальная простота его конструкции, остроумный принцип действия: если правильно помню, каждый следующий выстрел производится энергией предыдущего – автомат перезаряжается давлением газов, образовавшихся при сгорании пороха в предыдущем патроне. Сейчас этот автомат состоит на вооружении более чем ста армий мира. А в то время (1954) он в Советской Армии считался секретным, патроны нам выдавали по строгому счету и после стрельб требовали возврата всех гильз. Если хотя бы одной не доставало, все подразделение (взвод, рота, батарея) должно было хоть до ночи искать и найти пропажу. Потому что секретным был и сам патрон.

Думаю, то была обыкновенная советская дурь, рассказов о которой немало в моей повести. Еще большей дурью оказалась последующая помощь СССР врагам Израиля, в результате которой они оказались до зубов вооруженными – в том числе и "Калашами". Советский Союз это не спасло, Израиль не погубило, а сколько русских убито из таких же вот

"Калашей" – вряд ли кто подсчитает…

Но что оружие прекрасное, точное, "само в цель попадает" – так это факт.

Мне до армии ни из какого оружия, кроме "воздушки" (пневморужья), стрелять не приходилось. В школе, когда ходили в тир, я как раз болел. Потому о своих возможностях в стрелковом спорте не знал ничего. Из того, что когда-то в детстве навскидку убил из пневматического ружья птичку, не сделал никакого вывода. И перед первыми стрельбами из личного оружия немало волновался. Но еще больше волновался за меня наш взводный – лейтенант Андрусенко.

Это был типичный бравый служака. Ему нравилось командовать, обучать солдат, тянуться перед старшими начальниками, получать благодарности… Как пословицу, повторял он (произнося в окончаниях

– ого, -егосогласный звук как русское "г"): "СтрашноГо ничеГо нет". Ревностно относился к выполнению уставов – например. как и предусмотрено в одном из них – ни к кому из подчиненных не обращался на "ты" и очень болел за честь своего взвода. Перед выходом на стрельбище я вызывал у него особую тревогу, так как стрелять должен был в очках. Успех мой нам обоим казался делом весьма сомнительным.

Все-таки он делал, что мог: на предварительных занятиях уделял мне повышенное внимание, учил правильно целиться, не заваливая мушку набок, плавно спуская курок. То и дело меня ободрял: "Все будет хОрОшо, Рахлин, ничеГо страшноГо нет!", но по выражению его глаз я видел: он вовсе во мне не уверен.

На стрельбище нам еще раз объяснили особенности упражнения – оно состоит в том, что сначала дается проба: три одиночных выстрела.

Если хоть одним попадешь в неподвижную. мишень, то получаешь шесть патронов для стрельбы по мишеням появляющимся. Но надо при этом стрелять тремя очередями – не меньше и не больше, и лишь одно из этих нажатий на спусковой крючок (не припомню за давностью: первое или третье) может иметь итогом одиночный выстрел.. При выполнении этого условия зачет считается сданным, если в мишень попала хотя бы одна из этих шести пуль.

Меня обуял необыкновенный азарт. Но я взял себя в руки, понимая, что не должен дергаться и паниковать.

Стрельба в зачетном упражнении ведется по мишеням "появляющимся".

Это значит, что каждую из мишеней, представляющих собой темный силуэт человеческой головы, держит на палке укрывшийся в окопе солдат. Мишени обращены ребром к стреляющему и потому не видны. По общей команде солдаты в окопе поворачивают мишень к фронту стрельбы на какое-то очень малое количество секунд – и по другой команде опять их ставят ребром. За эти-то секунды ты и должен выстрелить согласно описанной схеме.

Отстреляв (из положения лежа) по три одиночных пробных патрона, мы по команде вместе с Андрусенко и еще одним-двумя офицерами устремились к мишеням. К моему неописуемому удивлению, моя была поражена двумя пулями из трех. Андрусенко от удивления присвистнул:

– Рахлин, да вам очки не мешают, а помогают! Говорил же я: страшноГо ничеГо нет!

Я повеселел, но… главное (стрельба очередями) впереди. На примере товарищей я уже знал: не у каждого получается разделить стрельбу на предписанные "порции". Некоторые вообще так волновались, что во время стрельбы зажмуривали глаза!

Нет, мне нельзя дать маху. Плохо отстреляюсь – непременно ведь кто-нибудь скажет: "Это тебе не Ташкент защищать!" Я постарался учесть все указания, которые получил во время тренировок. Вроде бы получилось! Следует команда: "К мишеням!" Офицеры считают не отмеченные раньше мелом, то есть новые, уже только мои, пробоины на моей мишени. Я поразил цель ЧЕТЫРЬМЯ пулями: более чем отлично!

– Рахлин, да вы на "шестерку" отстрелялись! – шутит Андрусенко.

Он чрезвычайно мною доволен: такого результата, оказывается, не достиг никто из нашего пополнения.

Это был триумф. Я и позже стрелял уверенно, но такого блестящего результата больше ни разу не добился. А много позднее, на офицерских сборах, при стрельбе из пистолета все пули всадил в "молоко".

Вывод: не надо хвастаться.

Глава 11.Физо

Сколько себя помню, всегда отличался физической неловкостью.

Трудно сказать, зависело ли это от меня или таким уродился. Но еще в ленинградском пригороде, на даче, где мне было года три с половиной, бабушка должна была меня переворачивать, толкая под попку, чтобы я мог, подобно другим детям, делать кувырок через голову. Я был толст и неуклюж.

И потом. в детском саду и в школе, во дворе и на улице, всегда ощущал эту свою неловкость. А потому всячески уходил от обычных детских игр: не прыгал через скакалочку, редко пускался наперегонки, мало и неохотно играл в мяч, усугубляя свой недостаток.

Впрочем, это мне не мешало предаваться тем детским играм, в которых ловкость и быстрота не играли роли решающей, где на первый план выдвигались воображение, фантазия, словесное развитие и другая

"беллетристика". Например, с удовольствием играл в "пограничников" – и при этом с одинаковой готовностью был и собакой Ингусом, и ее проводником Карацупой; строил корабли или самолеты из стульев – и выполнял обязанности то капитана, то пилота… но как только дело доходило до состязания в сноровке, в подвижности, так я сразу же пасовал…