Весь день ветры дули с юга, становясь все страшнее и страшнее. Воды потопа набрали силу и пали на Землю, словно войско захватчиков. Не было дневного света. Невозможно было ничего разглядеть. Пики гор погрузились в воду. Сами боги испугались потопа, попятились, забравшись на самое высокое небо, небо самого Небесного отца. Заплакали они, прижались, как псы, прилепились к стене, окружавшей высокое небо. Инанна, царица небес, плакала и стенала, как роженица, видя, как гибнут в воде ее люди. И боги рыдали с ней вместе. Пристыженные и напуганные теми стихиями, которые они выпустили на волю, сидели они, дрожа, стеная и плача, и рыдали, и молили о помощи.

Шесть дней и шесть ночей дул ветер, а бури и ливни бушевали на земле. На седьмой день буря утихла. Бурлящее море успокоилось. Зиусудра приоткрыл окошко в своем ковчеге и вышел на палубу. Ноги его подкосились при виде того, что открылось глазам. Все было тихо. Но не видно было земли, вокруг только вода, куда хватало взгляда. В страхе и ужасе закрыл он голову руками и рыдал, ибо знал, что человечество возвратилось во прах, из которого было создано, уцелели только те, кого он взял в свой ковчег. Все человечество и весь мир погиб, разрушенный без остатка.

Так он плыл и плыл в этом огромном море, ища берега. Спустя какое-то время он увидел темные высокие склоны горы Низир, выступающие из воды. Он подплыл к ним. Ковчег остановился. Три дня, четыре, пять, шесть дней ковчег отдыхал, прижавшись к стене горы. На седьмой день Зиусудра выпустил голубку, но она не нашла себе пристанища и вернулась. Он выпустил ласточку. Но и ласточке негде было опуститься, поэтому и ласточка вернулась обратно. Тогда он выпустил ворона. Птица взлетела высоко и далеко, и увидела, что воды начали отступать. Она облетела ковчег широким кругом, каркнула, улетела и больше на ковчег не вернулась. Тогда Зиусудра открыл все двери ковчега всем ветрам и солнечному свету. Он пошел на гору и совершил возлияние, и выставил семь священных сосудов и еще семь, и жег тростник, и кедр, и мирру богам, которые спасли его от страшной участи. Боги почуяли запахи жертвоприношения и пришли, чтобы насладиться ими. Инанна была в числе тех, кто пришел, разодетая в драгоценности. И она воскликнула: «О да, придите, боги! Но не пускайте сюда Энлиля, ибо он тот, кто обрушил воды потопа на моих людей!»

И все-таки Энлиль пришел. Он оглянулся и все осмотрел, и в гневе спросил, как же это могло получиться, что какие-то человеческие души избегли погибели. «Об этом спроси у Энки», — ответил ему Нинурта, воитель, бог колодцев и каналов. И тут Энки смело выступил вперед и дерзко сказал Энлилю: «Безумной затеей было насылать потоп на людей. В гневе своем ты погубил и грешников, и невинных людей. Это чересчур. Это слишком. Если бы ты послал волка, чтобы тот пожрал грешников, или льва, или даже еще один голод, или чуму — что же, этого было бы вполне достаточно. Но не этот же чудовищный потоп! И вот род человеческий погиб, о Энлиль, а весь мир затоплен. Только этот ковчег и бывшие в нем люди выжили, да и это произошло только потому, что Зиусудра, мудрый царь, увидел во сне замыслы богов, и успел что-то сделать, чтобы спасти себя и дом свой. Иди к нему, Энлиль. Говори с ним. Прости ему. Окажи ему свою любовь и милость».

Сердце Энлиля было тронуто состраданием. Он увидел, какие разрушения принес потоп, и его охватила скорбь. И он взошел на борт ковчега Зиусудры. Он взял царя за руку и взял руку его жены, притянул их к себе и дотронулся до их лба, чтобы благословить их. И Энлиль сказал: «Ты был смертен, но больше ты не смертный. Отныне вы будете как боги, и будете жить вдали от рода человеческого, в устьях рек, в золотой земле Дильмун».

Так были вознаграждены Зиусудра и его жена. И там, в земле Дильмун, живут они по сей день, вечные, неумирающие, двое, кто верой и терпением возродил мир в те дни, когда Энлиль наслал потоп, чтобы стереть человеческий род с лица земли.

Вот такую повесть слыхал я от арфиста Ур-кунунны, когда был ребенком во дворце Лугальбанды.

30

Я продолжал свои блуждания в горе и безумии. Но теперь у моих странствий была цель, как бы жалка и безумна она ни была. Не могу сказать, вам, сколько месяцев я шагал, не могу вспомнить, по каким степям, горам, долинам и равнинам. Иногда солнце висело передо мной как огромное око злобного белого огня, посылая волны жара, которые кружили мне голову и туманили разум, когда я шагал сквозь них. Иногда солнце было бледным и висело на горизонте за моей спиной, или слева от меня. Я не могу сказать, что это была за дорога, куда я направлялся. Я встречал реки, и переправлялся через них. Не думаю, чтобы это были Две Реки наших земель. Я пересекал болота, места, где влажный песок чавкал подо мной, как грязь. Я шагал по дюнам и сухим пустыням, я прокладывал себе дорогу в зарослях какого-то колючего тростника, который хлестал меня, как мстительный враг. Я питался мясом зайцев и кабанов, бобров и газелей, а там, где они не встречались, я ел мясо львов, волков и даже шакалов. Когда мне не попадались звери, я ел коренья, орехи и ягоды, а там, где нечего было есть, я не ел ничего. И это не имело для меня значения. Во мне была божественная сила. Передо мной была божественная цель.

Через какое-то время я подошел к горе, которая, как я знал, зовется Машу, которая стережет восход и заход солнца. Сдвоенная вершина Машу достигала высоты небес, а ее склоны спускались до врат подземного царства. Говорят, ее склоны сторожат люди-скорпионы, люди, которые только наполовину люди, а наполовину — скорпионы, с выгнутыми хвостами, в которых таится смертоносное жало. Ходят слухи, что один их взгляд убивает. Я не увидел никаких людей-скорпионов, когда поднимался на Машу. Вернее сказать, я встретил каких-то несчастных печальных страшилищ совсем не смертоносного вида. Может быть, наслушавшись рассказов из третьих рук, люди превратили их в чудовищных людей-скорпионов. С рассказами путешественников всегда так происходит.

Но я не отрицаю, что почувствовал страх, когда впервые встретился с ними, когда я набрел на плоское место, лежащее между двумя вершинами. Существо, наверное какое-то время наблюдало за мной, прежде чем я его заметил, оно стояло на возвышении надо мной, спокойно сложив руки на груди.

Энлилем клянусь, странно было на него смотреть! Наверное, оно больше было человеком, чем кем-нибудь другим, но там, где виднелась его кожа, она была жесткая, ороговевшая и темная, очень похожая на панцирь скорпиона. Я сразу замер как вкопанный, и вспомнил, что мне рассказывали о стражах этой горы, об их смертоносном взгляде. Я быстро закрыл глаза рукой и посмотрел вниз. Сердце мое забилось от досады.

На языке, очень похожем на язык пустынников, скорпионоподобное существо произнесло:

— Тебе нечего меня бояться, пришелец. У нас тут гости так редки, что жалко их убивать.

Эти слова меня успокоили. Я пришел в себя, опустил руку и без страха уставился на существо. Я спросил:

— Это гора Машу?

— Да.

— Тогда я и впрямь очень далеко от дома.

— А где твой дом и зачем ты его покинул?

— Я из города Урука, — ответил я, — и зовут меня Гильгамеш. А оставил я свой дом потому, что ищу то, чего дома не мог найти.

— Гильгамеш? А разве не так зовут царя в Уруке?

— А ты откуда это знаешь, здесь, в таких дальних горах?

— Друг мой, все знают царя Гильгамеша, который на две трети бог и только на треть смертный! Есть ли на свете человек, счастливее его?

— Должно быть, есть, — ответил я. Медленно я поднялся по тропинке, усыпанной обломками скал, поравнялся с человеком-скорпионом и тихо сказал:

— Знай же, что я и есть царь Гильгамеш. Или, вернее, был им, потому что оставил свое царство.

Мы изучали друг друга, глядя в глаза. Никто из нас, похоже, не знал, как отнестись к другому. Мой страх совершенно прошел, хотя вид его кожи вызывал у меня содрогание. Не знаю, было ли это существо, похожее на скорпиона, демоном или просто каким-то несчастным с врожденным уродством. Глаза его, смотревшие на меня, были грустными и добрыми, а я никогда не встречал демона с грустными и добрыми глазами.