— А где был сам отец?

— Он отправился в Берген, а мать доехала с ним до Наустдаля. Она вернулась днем двадцатого июня.

— И где она была, когда к ним пришли?

— В поле. Они вместе с Мадсом сушили сено. — Он подождал, не будет ли у меня еще вопросов, и, так как их не было, продолжил: — Мужчины с хутора Индребё стали расспрашивать Мадса. «Нет, Уле Ульсен ушел от нас один», — сказал он. «Не сходится, — сказали мужчины, — мы знаем, ты ушел с ним». — «Ну, может быть, мы и прошли вместе. Совсем немного». — «И где же ты с ним распрощался?» И вот тут Мадс дал весьма расплывчатый ответ. «Да там, за склоном», — сказал он и махнул рукой. Ну тогда мужики его слегка поприжали, хотя то, что рядом была мать, дела не упрощало. Вообще есть много мнений насчет того, какую роль во всем этом деле сыграла его мать. Одни говорят, что это она пошла к ленсману и донесла на собственного сына: она сразу поняла, что стряслось, как только вернулась из Наустдаля. Другие утверждают, что она сделала несколько прозрачных намеков еще двадцать четвертого июня, во время разговора с людьми из Индребё. В то время как третьи уверены в том, что она никогда не бросала ни малейшей тени на своего сына. А днем Мадс должен был заплатить одному человеку из Аньеланда за шкуру. И на бумажных далерах, которыми он расплатился, были красные пятна. «Но это же кровь!» — вспыхнул один человек из Индребё. «Да», — ответил Мадс и вскоре признался в убийстве.

— Вот так легко?

— Про него говорили, что он был слегка не в себе, дурачок, этот Трудальский Мадс, как его прозвали в народе. Другие считали его жестоким и утверждали, что слышали, как он говорил, будто бы и еще кого-нибудь убьет, если ему в этот раз сохранят жизнь.

— И что? Его не казнили?

— Нет, пожил немного. Ему было больше восьмидесяти, когда он умер, но много лет он просидел в Кристиании — тогда столица еще называлась по-старому. Вы ведь знаете, лишь с девятьсот двадцать четвертого она носит имя Осло. Первоначально его приговорили к смерти через колесование, но это наказание заменили тюрьмой, и он отсидел в замке Аркерсхюс целых сорок два года. Основанием для столь долгого срока было то, что он угрожал убить своих родителей, когда выйдет. Но он продолжал сидеть и после того, как оба они умерли. Лишь в тысяча восемьсот восемьдесят первом году его отпустили и позволили вернуться домой. Но он стал жить не в Трудалене, а в Аньедалене, вырезал костяные ложки из рогов, которые собирал по дворам. Молодые его боялись, а вот старшие решили, что он, отсидев так много лет в тюрьме, сделался совершенно неопасен.

— Значит, признался…

— Да-да. Я сам читал протокол заседания суда. Сначала — людям из Индребё, потом ленсману, а уж после — на открытом суде. Он прошел вместе с Уле Ульсеном часть пути, а потом решил его ограбить. Выбрав подходящее место, он ударил его камнем по затылку и продолжал бить, пока торговец не отдал Богу душу там же, на осыпи.

— На осыпи?

— Ну да, где-то там, над морем. После чего забрал у убитого деньги и какие-то еще ценные вещи, а потом столкнул со скалы и забросал камнями. На следующее утро он вернулся, отволок тело к морю, привязал к лодке, отвез на глубину и утопил.

— И тело так и не нашли?

— Точно. Не нашли и следов крови на том месте, где, по его словам, произошло злодеяние.

— То есть улик-то и не было?…

— Увы. — Хельге Хауген посмотрел на меня с глумливым блеском в глазах. — Дельце для частного детектива, а? Надо сказать, что дно-то там непростое. Когда-то, после большого обвала, его усеяли огромные камни. Тело могло застрять где-то там, между ними, потому и не всплыло. Впрочем, кому охота было копаться… Вдруг там водится кто-нибудь прожорливый?

— А парня все-таки осудили, — вздохнул я.

— Это исторический факт. Его не изменишь. И думаю, что Яна Эгиля Либакка по окончании следствия ждет то же самое.

— Он что, фамилию сменил?

— Наверное. Но мне это еще не подтвердили. Ведь они были только его попечителями, насколько мне известно.

Я рассеянно кивнул и спросил:

— А вы знаете что-нибудь о них?

— О Клаусе и Кари? Пока ничего особенного. Но я работаю над этим делом, если можно так выразиться. Собственно, поэтому я и вышел на вас.

— Ну, я и имен-то их практически до вчерашнего вечера не слышал. — Я обезоруживающе улыбнулся. — Если вы ждете чего-то в ответ на историю Трудальского Мадса, то, боюсь, вы зря потратили свое время.

Он перегнулся через стол и сказал:

— Но мы можем заключить соглашение, Веум.

— М-м-м?

— Мы можем держать друг друга в курсе. Если я узнаю о чем-нибудь важном, то расскажу вам. И наоборот. Вы не пожалеете.

Я неторопливо кивнул.

— О'кей. Это ни к чему не обязывает. На это я пойти могу. Если я наткнусь на что-то интересное, я вам сразу сообщу. Как мне вас найти?

Он протянул мне визитку:

— Тут все мои телефоны: и рабочий, и домашний. Но Фёрде — городок небольшой. Так что, подозреваю, мы с вами еще до конца дня не раз пересечемся. С чего вы думаете начать?

— С начала. Сейчас мне, пора в офис к ленсману. Он просил меня прийти поговорить о вчерашних событиях.

— Неплохое начало, Веум. — Он поднялся.

— Так мы договорились?

— Некоторым образом.

Он выглядел вполне удовлетворенным моими словами. Развязно кивнув, он покинул столовую. А я опустошил последнюю, уже остывшую, чашку кофе и отправился к Стандалю.

23

В офисе ленсмана в здании Красного Креста царило мрачное настроение, хотя все старались держаться бодро. Местный отдел полиции находился на третьем этаже, в помещении с видом на болото, которое находилось позади отеля. Перед стойкой охраны лежала толстая стопка рапортов. Невдалеке нетерпеливо переминался фотограф с аппаратом на плече, готовый, если хоть что-то произойдет, в любую минуту броситься снимать.

Когда я вошел, полицейский в форме объявил, что в одиннадцать состоится короткая пресс-конференция, а после обеда — еще одна. К тому времени представители Крипос[9] будут готовы изложить свои первые впечатления о деле. Журналисты без особого восхищения приняли все сказанное к сведению. Кто-то из них остался в отделе, а другие устремились по направлению к ближайшему кафе.

По дороге из гостиницы я захватил пару газет. Сегодняшние центральные газеты до Фёрде еще не доехали, но и «Фирда», и «Бергенское время» на первых полосах напечатали статьи, повествующие о том, что уже получило название «двойное убийство в Аньедалене». Там была большая фотография хутора Либакков, пустого и покинутого, только виднелись два припаркованных во дворе автомобиля, а также снимки поменьше, не слишком четкие, на которых угадывался полицейский автомобиль, в котором везли Яна Эгиля, после того как мы спустились из Трудалена.

В изложении прессы жуткое двойное убийство было расписано в мельчайших деталях, о которых, без сомнения, сообщил источник в полиции. Яна Эгиля назвали «членом семьи», который после разрешения «ситуации со взятием заложника» сдался полиции и тут же оказался «на допросе» в офисе ленсмана в Фёрде. Кари и Клаус Либекки были представлены читателям как «уважаемые люди», о которых никто не мог сказать ни единого плохого слова. Ну и, само собой, сообщалось, что трагедия навела «страх и ужас» на всю округу. В «Фирде» Хельге Хауген сосредоточил внимание публики на знаменитом Трудальском убийстве. И я тут же узнал его фразочки, которыми он меня угощал всего час тому назад. В «Бергенском времени» была еще и небольшая статейка «Убийства на фьордах», в которой кратко говорилось и о Трудальском Мадсе, и о Хетлесском деле, и об «убийце со шприцем» семьдесят третьего года, и о прочих уголовных делах, получивших широкую известность. «Вестник Бергена» предупреждал, что своего корреспондента в том районе у них нет, так что все статьи на эту тему основываются на сообщениях информационных агентств. Негусто. Ну ничего, нам будет что почитать, когда из Осло прибудут центральные таблоиды. Я был доволен хотя бы тем, что нигде ни разу не было упомянуто имя Яна Эгиля.